И нет любви иной… (Путеводная звезда)
Шрифт:
Как ни старался Илья, наверное, в глазах его всё же что-то мелькнуло, потому что Улька, встретившись с ним взглядом, чуть усмехнулась углом рта и вздёрнула подбородок. Золотистый свет упал на неё, и Илья вдруг увидел, что Улька – красавица. То, что он принимал за шаль на её плечах, оказалось волосами – вьющимися, страшно грязными, сплошь закрывающими плечи, спину и руки. В лице Ульки, смуглом, овальном, как у матери, с крошечной родинкой на том же месте не было Ташкиной мягкости и нежности черт. Высокий чистый лоб, длинные, вразлёт, широкие брови, тёмные глаза без улыбки напомнили Илье Ташкину мать,
Ульке, видимо, надоело, что её разглядывают. Чуть дёрнув плечом, она сделала несколько шагов к огню (Илья заметил, как непринуждённа и уверенна походка девушки), села, небрежно откинула падающие на глаза пряди и, привалившись спиной к колесу двуколки, взяла на руки двухлетнюю сестрёнку. Ещё раз посмотрела на Илью – прямо, почти с вызовом – и не спеша отвернулась.
– Расселась, царевишна, поздоровайся! – рыкнул Мишка.
– Доброго вечера, – вежливо, но равнодушно, по-прежнему глядя в огонь, произнесла Улька. В её миндалевидных, как у Ташки, глазах бились два золотых язычка.
– Как ты её назвал? – усмехнулся Илья.
– Не я назвал, цыгане! – фыркнул Мишка. – Так и зовут – «царевишна»! Видал, как ходит, как смотрит?! Откуда взялось только! Она так и по ярмарке плавает – нос кверху, выступает, будто анператорская дочка, – а за ней гаджэ стадом: «Цыганочка, постой! Цыганочка, спой, спляши! Цыганочка, дай на тебя посмотреть!» А она, чертовка, им в ответ: «Давайте по пятаку, не то бегом побегу!» И дают, что ты думаешь! И серебро кидают! Влахи к ней сватаются, сами платить готовы!
– Так что ж ты?.. – удивился Илья. – Отдавай! Девка в самых годах, чего дожидаешься?
Мишка помолчал, помялся, почесал взлохмаченную голову. Покосился на жену, и Ташка ответила вместо него:
– Да вот вбил себе в голову, что надо её за своего отдать, и всё тут. Ничего понимать не желает.
– Да, не желаю! – взвился Мишка. Было очевидно, что у них с Ташкой это не первый спор. – Сколько можно детей по влахам рассовывать?! Мы – русска рома! [38] Федька влашку взял – хорошо, я молчал! Колька влашку взял – я тоже слова не сказал! Машку за влаха посватали – я отдал!!!
38
Мы – русские цыгане!
– А куда бы ты делся, дэвла баро [39] ?! – не выдержала и Ташка. – Не отдал бы – она б с тем влахом и сбежала, тебя не спросившись! Машка – умница, красавица, ей жить надо, детей рожать, а не копейки по базарам на твои карты просить! Она и так до восемнадцати лет досиделась, всю ораву нашу кормила! И слава богу, что отдал! Хоть не весь ум свой проиграл!
– Как врежу вот сейчас, зараза… Догавкаешься, – буркнул Мишка, поглядывая на свои битые сапоги. Ташка махнула рукой, умолкла, схватила с травы брошенное ведро и быстро ушла в темноту.
39
Господи великий.
– За нашего цыгана хочешь дочь пристроить?.. –
– Хотел и Ванька на воеводство, да пятки босы… Ты же видишь, морэ. Видишь, как живём. Надо бы, конечно, к своим подаваться, кроме Ульки, и другие девки подрастают, да куда ж…
Илье эта путаная, невнятная речь была понятна как свои пять пальцев. Если бы он сам – не дай бог даже во сне увидеть! – имел двуколку без лошади, а его жена ходила б без единого колечка и дочь носила мешок, то и на сто вёрст он не подъехал бы к своей родне. Врагу лютому не пожелаешь такого позора…
– Ну да ничего, – с напускной бодростью продолжал Мишка, ещё раз затянувшись и свободной рукой погладив встрёпанные волосы Ульки, которая сумрачно улыбалась, глядя в огонь. – Ничего, морэ, ничего… Может, тебе Ташка тут брехала, что мне фарта нет? Так врёт она, дура! Повезёт, я уверен! Бог, он знает, кому помогать! Что он там, на небе у себя, не видит, что мне дочь выдавать надо?! Вот чтоб мне провалиться – выиграю тыщу! Или две… И сразу на ноги встанем! Ульке серьги брильянтовые куплю, платье из тафты – и поедем к нашим под Смоленск! Ну, дочка, слышишь? Будешь тафту носить или шёлковое платье хочешь?
Улька кивнула без усмешки. Чуть слышно вздохнула, повернулась к отцу и снисходительно сказала:
– Я тебе завтра принесу, как обещала. С базара принесу – пойдёшь, поиграешь. Я знаю, повезёт.
– Вот и умница! – обрадовался Мишка. – Ну, Смоляко, у кого ещё такая девка есть?! Она завтра гаджам на рынке и споёт, и спляшет, и…
– Так, говоришь, петь-плясать умеет? – медленно переспросил Илья, глядя на Ульку. В голове росла, билась шальная мысль.
– Да кому ж я целый час хвастаюсь?! – взвился Мишка. – Ты что, Илья, оглох на старости лет?! Улька, ну-ка, пой! Вот эту, что ли, «Ночь моя, ноченька»…
– Погоди. – Илья остановился, торопливо соображая – не заткнуться ли, пока не поздно. Но Улька, то ли догадавшись о чём-то, то ли просто удивившись его молчанию, вдруг повернулась к Илье. На него из-под мохнатых ресниц снова серьёзно взглянули тёмные, почти без белка глаза. В который раз Илья подумал, что сними с девки этот мешок да надень на неё хоть самую бросовую юбку с кофтёнкой – не только мужики на ярмарках, цари за такой красавицей вдогонку поскачут.
– Мишка, вот что… Сыну моему Ефимке в этот год шестнадцать будет. Парню невеста нужна. Чем твоя Улька ему не пара? Отдашь?
– Ох… – Мишка так растерялся, что уронил на колени трубку и с минуту неловко, торопливо гасил пальцами распрыгавшиеся по штанам искорки. Потом зашарил руками вокруг себя в поисках укатившейся трубки, но найти не мог, её в конце концов подала отцу Улька – спокойно и с достоинством, даже не глядя на Илью, словно не её судьба решалась сейчас. Через Улькину встрё-панную голову Илья увидел вернувшуюся к костру Ташку. На её лице было написано невероятное изумление вместе с недоверием, она поднесла руку ко рту, боясь не то заговорить, не то вздохнуть. В её широко раскрытых глазах стояли слёзы, и Илья поспешил отвести взгляд в сторону.