И нет любви иной… (Путеводная звезда)
Шрифт:
Первым на берег выбрался, шатаясь, плюясь и отхаркиваясь, Белаш, волоча на себе сына. Сбросив его на песок, сквозь зубы предупредил: «Отдеру как сидоровых коз!» и снова бросился к морю. Затем выкарабкался на четвереньках Илья, за шиворот волоча другого сына Белаша – мужа Фроськи. Три раза волны отбрасывали их назад, на четвёртый подоспели Ион и Мирча, которых в одно мгновение тоже смыло в море, и всю команду выловили женщины, цеплявшиеся, чтобы не унесло, за перевёрнутую шаланду. Худой и чёрный грек Спиро чуть не утонул в сажени от берега: его с головой накрыло волной. Спиро нахлебался воды, заорал, но рядом с ним вынырнул фыркающий, дико вращающий глазами Янкель, схватил грека за ремень и энергично погрёб с ним к берегу. Волна догнала их, взметнула на гребень, над морем разнеслись два истошных
– Розки нет!!!
Толпа всколыхнулась единым вздохом. Те, кто уже вышел на дорогу, опрометью кинулись обратно. Сотня глаз тревожно всмотрелась в свинцовую муть. Илья, головокружительно выматерившись, бросился к морю, но медвежьи лапы Белаша удержали цыгана:
– Одурел, брат? Ещё не хватало и тебя хоронить!
Хоронить?! Застонав сквозь зубы, Илья остановился, не замечая, что стоит по пояс в воде. Волны хлестали в лицо, сбивали с ног. Роза… Роза… Где эта проклятая цыганка, остальные ведь приплыли уже… Всегда у неё всё не как у людей… Стой вот теперь и жди… хотя и ждать, конечно, уже нечего. Разве справится с этим бушующим киселём баба, когда мужики еле выгребли, у Спиро даже кровь пошла из-под ногтей от напряжения… Глядя в бурлящее море, Илья в который раз за вечер пытался вспомнить хоть какую-то молитву, но в голове было пусто.
– Белаш, как думаешь, выплывет? Выплывет?!
– Не знаю, дорогой. Молись. Всяко бывает.
Наверху, на лысом утёсе, сидел Митька. Сидел уже больше двух часов, намертво вцепившись в камень и глядя в море. И когда вдали появилась чёрная точка, он сначала тихо, почти не веря самому себе, сказал:
– Плывёт… – а потом закричал хрипло, отчаянно: – Люди, плывё-ё-ёт!!!
Едва передохнувшие мужчины вновь, как горох в суп, посыпались в море. Воспалённые от соли глаза следили за крошечной шаландой, которую волны несли прямо на камни – ближе, ближе, ближе… Митька скатился с утёса, кинулся было к морю, но Белаш поймал мальчишку и, не обращая внимания на яростные протесты и брыкание, отнёс подальше на берег. Толпа людей взорвалась криком, когда маленькая шаланда взметнулась на свинцовом горбе волны и перевернулась. Волны закипели людьми, человек тридцать цепью снова начали проталкиваться сквозь валы. Ледяная вода хлестала в лица, вертела, тянула в глубину. Стоя по грудь в этой солёной заварухе, Илья с ужасом смотрел на то, как над его головой с грохотом опрокидывается водяная гора. Огромная волна накрыла его, оторвала от дна, швырнула навстречу чему-то скользкому, бесформенному, потащила в море. Крепко обхватив это «что-то», Илья из последних сил рванулся к берегу. «Господи, не хочу тонуть! Господи, пронеси, согласен сегодня ночью дома умереть! Господи, да что я – каракатица морская?! Я цыган, Господи, нам на роду такого не написано…» Судорога свела плечи, руки, от холода ныли суставы, но со всех сторон к нему кинулись рыбаки, и последнее, что успел увидеть Илья, была оскаленная, рычащая морда Белаша.
– Да отчепись ты от неё, задушишь ещё! – словно сквозь сон Илья услышал чей-то голос, почувствовал, что его трясут, разжимают ему руки. Через силу он разлепил саднящие, словно в них насыпали песка, глаза. Было темно. Где-то рядом ревели волны. Вокруг плотным мокрым кольцом столпились рыбаки, кто-то подсунул горящий фонарь, и Илья увидел улыбающиеся лица.
– А где Роза? – силясь сесть, испуганно просипел он.
– Вот балда! – Белаш перестал его трясти. – Очнись, брат, ты её в руках держишь. Как ты бабу свою в этой каше выловил – зарежь, не пойму.
Роза лежала поперёк колен
– Она жива?
– Если не отпустишь – может и помереть.
Илья с усилием взял Розу на руки, перевернул вниз лицом. Она застонала. Ледяная рука слабо ухватилась за запястье Ильи.
– Смоляко?..
– Фу! Слава богу… Розка, ну разве можно так?.. – растерянно прошептал он, прижимая её к себе. – Что же ты, дура, сотворила-то? Ещё б чуть-чуть – и не успели бы мы…
– Я… я хочу домой…
Рыбаки, стоящие рядом, весело, облегчённо рассмеялись.
– Неси домой, – ухмыльнулся Белаш. – Там сам разберёшься, как её в чувство приводить. Помощь занадобится – покличешь.
– Иди к чертям! – огрызнулся Илья. Помедлив, добавил: – Спасибо, брат.
Белаш отмахнулся. Пересиливая подступившую тошноту и дрожь в коленях, Илья поднялся на ноги, перекинул Розу через плечо и понёс её к посёлку. Следом толпой потянулись рыбаки. Вскоре берег был пуст, и только растрёпанные волны с рёвом выбрасывали на оползающую гальку обломки разбившихся о камни шаланд.
Полночи Илье не давал спать кашель и болезненные вздохи Розы. Лёжа в темноте, он чувствовал, как Роза дрожит рядом с ним, как судорожно кутается в одеяло, которое быстро всё оказалось на ней, как накрывает голову подушкой. Зная характер Чачанки, Илья сколько мог прикидывался спящим, но к рассвету, когда Роза зашлась в долгом приступе сиплого, лающего кашля, всё-таки не выдержал:
– Тебе очень плохо? Да? Может, за Лейбой в город съездить?
– Спи ты, каторга… – придушенно выругалась она в подушку. – Никого мне не надо! Чихнуть спокойно не дадут, тьфу…
Голос её прозвучал обычно, ворчливо, и Илья, сам измученный штормом, борьбой с волнами и бессонной ночью, уснул в минуту.
А утром Роза, не вставая с постели, хрипло спросила:
– Ты чего по дому толчёшься? В город на базар не идёшь разве? Долго мне на тебя ещё любоваться?
Илья сразу понял, что сегодня он никуда не уйдёт. Шагнув к кровати, он сдвинул рукой с подушки жёсткие от соли, спутанные с водорослями волосы Розы… и мороз пробежал по спине, когда он увидел на постели багряные пятна.
– Роза, это что?
– Дурак… не знаешь, что у баб такое бывает?
– Зачем ты мне голову дуришь! Это не то совсем! От кашля, да?!
– Отвяжись, добром прошу… – глухо проговорила Роза, отворачиваясь к стене.
– Я за Лейбой поехал.
Она не отвечала. Потемнев, Илья сорвал со стены узду и быстро вышел.
Старый раввин Лейба Аронсиони появился в рыбачьем посёлке через два часа, сидя на лошади позади Ильи. Это был старый, благообразный, оборванный еврей, весь обвешанный сумочками, мешочками и узелками с травами и порошками. Диплома врача у Лейбы, разумеется, не имелось, но знахарем он слыл отменным и более или менее успешно лечил любой недуг: от открытых переломов до белой горячки. Когда Лейба, охая и причитая, сполз на животе с крупа буланого, всю дорогу мучившегося от невозможности пуститься рысью (раввин побаивался быстрой езды), он увидел странную картину: перед кабаком Лазаря стояли, сидели и лежали люди. Казалось, целый посёлок явился сюда в разгар дня. Три десятка осёдланных лошадей бродили у коновязи. Кучками стояли непривычно молчаливые женщины. Старый покосившийся плетень плотно облепила ребятня, а Лазарь, сидящий на окне дома ногами наружу, и не думал её прогонять. У самого крыльца, растянувшись в пыли и положив головы на животы жен, лежали приехавшие из Одессы евреи. Было тихо.
– Что за шамес? – вежливо поинтересовался старый раввин, обращаясь ко всем сразу. – Где Роза?
Лазарь слез с окна. Кряхтя, пошёл открыть дверь для раввина. Кое-кто было поднялся, чтобы пойти следом за ним, но Лейба, остановившись в дверях, строго велел:
– Ждите здесь, божьи дети.
– Мне, Лейба! – шёпотом попросил Илья. – Можно мне?
– Сиди тут, босяк!
Тяжёлая дверь захлопнулась. Илья медленно опустился на землю, и во дворе трактира снова наступила тишина, которую изредка прерывало лишь лошадиное фырканье у коновязи. Вскоре в окне появилась седая голова Лейбы.