И ничего не происходит
Шрифт:
Я заметил:
–Я даже читал так: в каждой шутке есть доля смешного.
Батурин придвинулся ко мне:
–А ты что там говорил, что не понял?
–Я не понимал своей сущности,– сказал я ему четко.
– А благодаря вам понял.
–Ну что возвращаться к пьяной шутке, – сказал Батурин.
–Это не я возвращаюсь.
Потом, раздумывая о «шутке», мне все больше переставало навиться это, и к Батурину я проникался неприятным чувством. Это была не шутка, а явно агрессивный выпад, рассчитанный на определенную реакцию; показательным
Потом приехал Александр, из Белорусского университета, три дня работал на большой машине, но программу не внедрил, уехал по семейным обстоятельствам. В пятницу с ним собирались остаться работать вечером, но поняли – бесполезно. Жена у него в роддоме. Я показал ему, что должно было получаться в разомкнутой цепи – колебания, у них получалось совсем не то, но он всячески цеплялся за свой результат.
Вошла Лыкова, за ней семенил Батурин. Лыкова крикнула с той половины:
–А вот Сергей закончит работу. Сергей, Батурин уезжает на два дня, тебе передаст свой заказ, сдашь в печать и передашь заказчику.
Строптивость овладела мной; я почувствовал бешенство. Причем, не он просит, а приказ Лыковой, в какой-то ультимативной форме, чуть ли не окрик, как будто я оловянный солдатик. Батурин на меня не смотрел, отводил глаза, я понимал – ему стыдно, он сам чувствует, что последнее время все и так висит на мне, вот Лыкова и взяла инициативу на себя, приказ и точка. Она подошла к его столу, рядом с нами. Я показал, что не хочу за него дописывать, потому что потом еще я бываю виноват: что-то не так сделал. Лыкова заставила его переделывать выводы. Я удивился:
–Последние два заказа так делали, как у него сейчас.
–Вот Лыкова считает, что надо не так, – сказал Батурин.
–В выводах не должно быть никаких ссылок на другие пункты, – сказала Лыкова.
–Но вы же пропустили два последних заказа в таком виде, – сказал я.
Она со смешком, доверительно:
–Это называется один дурак написал, а другой…
–Выводы должны быть компактными, не растекаться мыслию по древу, – возразил я. Возражал, чувствуя взвинченность, желание как-то уязвить их. Александр улыбнулся. А Лыкова конечно тоже взвилась, она не любит ни малейших возражений. Александр стал прощаться, я, пожимая руку ему, сказал:
–Ну, давай. Только функцию Бесселя все же не распечатывай.
Лыкова смеясь, улыбаясь, вдруг брякнула:
–Батурин сказал: Сережа у нас стакан.
(Это ей вспомнился Фурье в связи с Бесселем).
Александр улыбнулся, переводя взгляд с меня на Лыкову, которая сидела красная.
Я почувствовал себя оскорбленным – она это сказала присутствии постороннего человека. Я умолк.
–Зачем обижаете человека, – мягким голосом произнес Батурин, исправляя выводы, сидя спиной ко мне.
–Батурин почему-то подумал, что я обижаюсь.
Александр улыбался, глядя на нас. Потом я думал, надо было сказать: «Александр, ты конечно думаешь, о чем здесь речь. Видишь ли, я пью, пью и пью. Часто бываю на работе пьяным.
22
В выходные дни томило тяжелое чувство, почти непереносимое; я думал о Батурине, Лыковой: «Вы ещё побольше на меня нагружайте». Возмущало, что я тяну всю теоретическую работу по методам расчета, а мне бросают еще и всю производственную. Тяжелые два дня, испорченные выходные; я рассказал все Инне, и она сказала:
–Скажи Лыковой, я больше не буду доделывать ни за кого работу. Если не может сделать сам, пусть не берется. Скажи, что он нарочно тянет с заданием, чтобы стало срочно, и только ты мог выполнить.
И вот, сделав все-таки работу, я так ей и сказал, причем при всех; Лыкова округлила глаза, сделала огорченное лицо.
–Мы всегда помогаем друг другу, как так можно?
–Это все время так. Как только Батурин собрался на охоту или еще куда-то, так остается за него работать. Что я – водосбросная яма? Я понимаю еще – Валя, у нее дети. А тут… Если будет так продолжаться, то у меня не останется ни времени, ни сил на другую работу.
–Я знаю, почему ты так говоришь. Потому что ты о себе беспокоишься, о своей работе. А Батурин, все знают сколько у него общественной работы.
Я не стал ей говорить, что надо в первую очередь делать работу, и если не хватает времени на нее, так и не пускаться в общественную, все это бесполезно. Итак, я оказался эгоистом, так она меня выставляла, я сказал:
–Если я буду тянуть все, то не хватит сил на работу с белорусами.
Белорусы – мой козырь; без меня они не выполнят эту работу, а она нужна Лыковой. Это мое выступление выслушали, делая вид, что им это вовсе не интересно, все присутствовавшие.
После обеда появился Батурин, у него был понурый вид; он приехал откуда-то с похорон.
–Бедный, даже осунулся, – сказала Лыкова, явно для меня.
Вот мол, человек с горем, а ты… Но он, уезжая, ничего не говорил мне об этом, приказывала Лыкова. Поэтому, подумал я, мне и сейчас неинтересно. Прошел час. Он обратился ко мне, спросил о работе.
–Я все сдал.
–Спасибо.
–Меня благодарить не надо, благодарите Лыкову, она мне приказала.
–Как же так, мы что-то не понимаем друг друга. Я ведь передавал тебе блокнот.
–Вы передавали технические подробности. А приказ я получил от Лыковой.
Инна, выслушав мой рассказ, сказала:
–Разве можно было при всех выступать против Лыковой?
Я подумал, что, возможно, здесь переборщил; можно было потихоньку, в деликатной форме поклепать на Батурина, пожаловаться, что завалил невмоготу, нарочно тянет с распределением заказов.
–Нет, – сказал я, – она мне при всех как солдатику приказывала, и я так и ответил. Надо показать зубы.
–Может быть, ты и прав, – сказала Инна.