…И никаких версий. Готовится убийство
Шрифт:
Но после обычных ахов да охов, отвечая на вопросы, он в общих словах дал высокую оценку безвременно ушедшему из жизни Журавлю, как ученому, сказал, что молодого человека ждала блестящая карьера в науке.
На этом разговор оборвался. Больше ничего о Журавле директор сказать не мог, так как сталкивался с ним редко. Но поскольку его поразил сам факт неожиданной смерти сотрудника, Иван Андреевич постарался, характеризуя его, подобрать самые лестные слова. Узнав, что у Журавля нет никого в Киеве, а мать-инвалид — единственный родной человек — приезжает завтра из отдаленного волынского села, пообещал организовать похороны за счет института.
На вопросы
Крупный, плечистый, уже немного обрюзгший, с рыжей бородой мужчина, появившийся через пару минут в кабинете, оказался руководителем этой лаборатории.
— Василий Ферапонтович Дейнека, — сказал директор, — познакомьтесь. Полковник милиции Коваль. У нас трагическое происшествие, Василий Ферапонтович. Погиб Журавель, из вашей лаборатории. Такое несчастье!!! — Директор сделал приличествующую паузу и со вздохом добавил: — Полковник побеседует с вами. Ответьте, пожалуйста, на все вопросы, касающиеся научной работы умершего… И расскажите обо всем, что будет интересовать товарища Коваля.
И, облегченно вздохнув, Иван Андреевич поднялся из-за стола и пожал на прощанье руку Ковалю, тот в его взгляде заметил вдруг появившееся недоумение: а зачем, собственно говоря, приходил в институт этот немолодой полковник? Неужели только для того, чтобы сообщить о гибели сотрудника? Ведь весь разговор, если разложить на элементы, состоял из общих фраз, из краткой информации сотрудника милиции о трагедии и такой же его, директора, краткой характеристики Журавля, характеристики, которую легко получить у кадровика. Не задевает ли неприятная история с Журавлем каким-то боком институт?
Недоумение в глазах ученого оставалось еще несколько секунд после того, как за Дмитрием Ивановичем и заведующим лабораторией закрылась дверь кабинета. Иван Андреевич пожал плечами и, снова опускаясь в кресло, пожевал губами, будто разговаривал сам с собой. Впрочем, какое отношение имеет институт к несчастному случаю с сотрудником, подумалось ему дальше. Прискорбное событие произошло не в стенах учреждения, не в лаборатории при каком-нибудь эксперименте, а дома, но признанию полковника, в состоянии опьянения. Упрекать их смогут разве только в том, что с покойным плохо проводилась воспитательная работа по поводу алкоголизма. Но научно-исследовательский институт не детский сад и не школа для переростков…
Эти соображения полностью успокоили директора, и он со спокойным сердцем, хотя и исполненный естественной человеческой грусти по поводу нелепой гибели молодого человека, углубился в бумаги, от которых его оторвал визит Коваля.
Тем временем полковник зашел с Василием Ферапонтовичем в небольшую комнату, где в тесноте, впритык, стояло четыре однотумбовых стола, и только лавируя между двумя ближними, можно было пробраться к другим, занявшим место у единственного окна.
— Мое хозяйство, — развел руками ученый. — Теснота, — словно извиняясь, добавил он. — Да, впрочем, мы в основном работаем в библиотеке и на производстве.
Они уселись друг против друга за первые два стола и после того, как Дмитрий Иванович сообщил некоторые подробности смерти Журавля, немного помолчали.
Молчание было и грустным, и сочувственным.
— Есть ли какие-то конкретные задачи у каждого научного сотрудника? — прервал молчание Коваль. — И кто их определяет? Или он сам решает, над чем работать?
— А как же! — живо ответил Дейнека. — План.
— А кто определяет тему работы того или иного сотрудника?
— Исходим из научного плана всего института, отдела, лаборатории.
— А если ученый имеет свою тему?
Василий Ферапонтович переспросил:
— Как это «свою»? Вы хотите сказать, внеплановую? У нас называют «инициативную».
— Хотя бы так.
— Ради бога! Пожалуйста! Но прежде всего план. Как и во всех звеньях социалистического хозяйства.
Эти слова Дейнека произнес таким менторским тоном, что полковник еле удержался, чтобы не взглянуть иронически на собеседника.
— Ну, правильно. План прежде всего. А если неожиданное открытие ученого никак не укладывается в рамки, внутри которых разрабатывает свои плановые идеи отдел, лаборатория?
— Наука — творчество, — тем же назидательным тоном с нотками удивления в голосе, что вот, мол, приходится объяснять элементарные вещи, продолжал заведующий лабораторией. — Поэтому творчество мы всячески приветствуем и поддерживаем. Но плановую работу ученый все-таки должен сдать. И вовремя. Инициативная работа так же может войти в план. Если представляет несомненный научный интерес и будет утверждена на ученом совете. Конечно, на этой почве возможны всяческие конфликты. Скажем, если инициатива не вписывается в планы института или ни один отдел не берет ее, она становится беспризорной.
— В вашей лаборатории бывали такие случаи?
— Какие?
— Инициативные разработки.
— Да. У нас два кандидата и два младших научных сотрудника, еще не защищенных. Теперь уже один, — поправился, смутившись, Дейнека. — Антон Иванович, земля ему пухом, много мог дать науке. Как раз на днях он готовился сделать сообщение об изобретении, которое имеет большое практическое значение. Именно предложить инициативную разработку, почти готовую. А теперь… Вы не скажете, когда похороны? Мы ведь тоже хотим проводить товарища…
— Похороны послезавтра. Приезжает мать… Ваш директор даст указание, как все организовать… Ну а другие работники вашей лаборатории, кроме Журавля, — спросил после паузы Коваль, — как у них с творчеством, открытиями? Бывают?
Василий Ферапонтович вопросительно уставился на полковника.
— Например, Павленко, — уточнил Коваль. — Тоже младший и пока, как вы говорите, «не защищенный»… Так ведь?
— Вячеслав Павленко? Способный человек. Я бы сказал, даже талантливый. Иногда брякнет, думаешь — ересь, а потом глядишь — мысль. Но тут же гаснет, как искра. Очень медлительный, какой-то несобранный. Характер у него замкнутый, и вечно он чем-то недоволен. А чем — не понять! Все вроде складывается у него ладно. И дома нормально, и в институте к нему хорошо относятся… Сейчас Вячеславу Адамовичу будет трудновато. Пожалуй, он больше всех потерял с гибелью Журавля. Вместе, в паре, работали над плановой темой. Антон Иванович не давал угаснуть вспыхивавшему в нем огоньку, тормошил его. Журавель всегда стремился все сделать быстрее, довести дело до конца, внедрить, вечно торчал на заводе, ссорился, если работа затягивалась. Любимое выражение его было: «Пока вы, извините, в носу ковыряете, поезд уходит».