И опять мы в небе
Шрифт:
«…Пребывание в России принадлежит к счастливейшим периодам моей достаточно трудной жизни», – сказал позже о своей жизни и работе в нашей стране Умберто Нобиле.
…Плотно застегивая комбинезон и шлем, в рубку вошел Устинович. Окинул взглядом открывшийся перед ними широкий обзор. Солнце еще не село, лишь впереди, у горизонта, сгущались темные краски. Земля была видна хорошо. Сплошные облака немного приподнялись, дав кораблю какой-то простор.
– Иду на хребет, – сказал он штурвальным.
Те согласно кивнули. Значит, будут особо следить за ровностью хода корабля, не давать ему вскидываться.
Поднявшись в киль, Устинович
Добравшись до верха, открыл люк в оболочке, высунул наружу голову, плечи, привыкая к упругости ветра, который ударил его в затылок. Перед ним простирался покрытый снежной коркой хребет корабля, он мерно покачивался, опускался в глубину, снова всплывал, как огромная океанская рыба. По хребту, вдоль всей оболочки тянулся пеньковый канат, сейчас он был облеплен жестким снегом.
Устинович нащупал с боку лесенки мешочек с песком, взял его и, схватившись за канат, вскарабкался на оболочку. Постоял немного, входя в ритм движения корабля, и, слегка наклонясь, приноравливаясь к бьющему в спину ветру, пошел, пружинисто ступая. Снег звонко захрустел под ногами. Снежные корочки, разламываясь, с шуршанием заскользили по пологим бокам, сначала медленно, потом все ускоряя бег, пока где-то на крутизне не срывались стремительно в пустоту. Володя видел перед собой далеко уходящий к корме хребет корабля и каким-то вторым, боковым зрением эти скользящие кусочки снега, пустоту с обеих сторон, далекие контуры горизонта…
Он шагнул в сторону от каната, нагнулся, очистил от неподатливого снега небольшое углубление – колодец, где находился клапан, – послушал, не свистит ли, вырываясь сквозь щелку, газ. И, убедившись, что не свистит, все же постучал легонько мешочком с песком по клапану, чтобы предупредить образование малейшей щелочки.
Вернулся к канату. Пошел дальше, просматривая целость перкаля. По всей длине оболочки В-6 расположено десять клапанов. Кроме носового и кормового, они стоят попарно.
Газовые клапаны, пожалуй, самое уязвимое место в конструкции дирижабля. Большие встряски корабля, треплющий его ветер беспрестанно влияют на них, нарушая герметичность. Как знать, может, именно из-за, них произошла катастрофа с дирижаблем «Италия»?.. Конструкторы немало поломали над ними головы и в конце концов сконструировали более надежные, автоматические. Их уже ставят на вновь строящихся кораблях. Но на этом корабле пока еще приходится, поднимаясь на хребет, заботливо ухаживать за постоянно требующими к себе внимания устройствами.
Устинович шагал по хребту этого почти «живого», лениво шевелящегося великана, настороженно следя за ним. Корабль вел себя дружелюбно, лишь иногда, как бы подразнивая, заваливался немного набок. Устинович осмотрел четвертый и пятый клапаны, шагнул к следующей паре. И вдруг его резко качнуло. Он увидел, как корма, вздыбливаясь, пошла на него горой. Вздыбились и метнулись в сторону облака. Реакция у него сработала мгновенно, он кинулся грудью на канат, вклеивая тело в оболочку, схватил канат руками, а ноги, отыскивая упор, скользили, не находя его. Нет, не зря он был все время настороже! Хребет дирижабля не палуба морского корабля. Там есть леера (перила), а здесь, кроме лежащего на хребте каната, ничего…
Корма остановилась на мгновение,
Дойдя до кормы, обошел стабилизатор, проверив на ощупь натяжение расчалок. И, усевшись на хребте, достал бинокль, приложил его к глазам. Находящиеся ниже его рули, идущие к ним штуртросы, ролики вплотную придвинулись к нему. Внимательно оглядел все. Главное – ролики, чтобы штуртросы не соскочили с них. Убедившись, что все в норме, убрал бинокль.
Над головой всклокоченные облака. Багровое пятно солнца, пробившись где-то у горизонта, кинуло на них розовые краски. Серые, нахмуренные, они вдруг зарделись. От них заиграла багряным цветом и оболочка корабля. Но ненадолго. Скоро все стало тускнеть. Внизу все затянуло сизой дымкой, накрывшей темные пространства лесов, снежные просветы полей. Там уже подступала ночь.
А здесь было еще светло и очень хорошо. И такой невероятный, хватающий за душу простор вокруг!
Корабль медленно поднимался и опускался на большом дыхании. Спокойно, по-прежнему дружелюбно, и не подумаешь, что только что он чуть было не сыграл с, ним злую шутку!.. Ветер хотя и напористо, но приятно обдувал. Уходить с «крыши» не хотелось. Но темнело очень быстро, земля становилась почти невидимой. Устинович поднялся.
Спустившись в гондолу, доложил Гудованцеву:
– Командир, наверху порядок.
Гудованцев удовлетворенно кивнул. Потом сказал громко всем, кто был в гондоле:
– На Кильдин-озере нас ждут. Заправка займет полчаса. И дальше, на север!
С киля после короткого отдыха спускались Паньков, Почекин, Мячков. Скоро смена вахт.
VIII
Двери квартир в этот день беспрерывно распахивались. 6 февраля – выходной, и все дома. Но у себя никому не сидится. Ведь в этом доме живут только дирижаблисты – волнения здесь одни на всех, и судьбы здесь так тесно переплелись, что каждый понимает другого без слов.
Вчера проводили в полет В-6. Ни один корабль не улетал еще в такую ожесточенную погоду. Но никогда еще и не было у них такого неотложного полета.
Все скрывали тревогу, прятали и от себя и от других. Женщины брались за домашние дела – их ведь всегда много, – старались только о них и думать.
Вернулась с дежурства Аня Чернова, радист их порта. Радостная, еще поднимаясь по лестнице, крикнула всем, кто там был:
– Полет идет хорошо. Прошли Петрозаводск. Погода наладилась. Я с Васей говорила. Всем привет!
И застучала ботиками к себе наверх.
– У Коли все в порядке! – крикнул сестрам Сашка Гудованцев и, перескакивая через две ступеньки, умчался на улицу.
Следом на площадку выскочила Нюся. Глянула по сторонам – подружек нет, кому бы рассказать хорошую новость. И, запахнув пальтишко, мурлыча Колину любимую «Ноченьку», тоже побежала вниз.
Вчера так же стояла она здесь, прислонившись к двери, когда Коля уходил, и смотрела ему вслед, ждала, когда на повороте лестницы он махнет ей на прощание. А в квартире патефон протяжно и грустно играл: «…Ах ты, ноченька, ночка темная!..» Коля попросил ее поставить эту пластинку, пока он собирается в дорогу. И она запустила ее – один раз, а потом во второй и в третий… А когда внизу, в парадном, за Колей захлопнулась дверь, она побежала в комнату и, взобравшись на окно, открыла форточку, чтобы Коле слышно было, когда он будет проходить мимо…