И опять Пожарский. Тетралогия
Шрифт:
– Это правда? Что же за война началась в Европе? – судорожно сглотнул Шваб.
– Чехи в Праге выбросили из окна троих австрийских чиновников. Война идёт уже почти пять месяцев, – старый генерал в академии изучал тридцатилетнюю войну, но вот точной даты начала не помнил, где-то в мае.
– Почему, же вы герр Питер выбрали именно герра Кеплера?
– Это самый известный астроном, которого я знаю.
– Но ведь есть ещё и Галилео Галилей. Это не менее великий учёный, – просветил Пожарского Шваб.
– Я не знаю, где сейчас живёт Галилео Галилей, слышал у него проблемы
– Отлично, герр Питер, эту вашу просьбу я исполню с радостью.
На этом пока и расстались.
Событие тридцать второе
Пётр Пожарский вышел из церкви последний. Понятно, стоял первый, вот и вышел последний. Некуда было выходить, по его велению и по щучьему хотению, всё 165 Пурецких мужиков пришли в церковь в воскресенье 14 октября 1618 года по случаю праздника Покрова Пресвятой Богородицы. Надо сказать, что две привезённые князем травницы были не так себе, а были ого-го. Они за этот месяц поставили настоятеля отца Матвея на ноги. Тут притирания, там компресс, здесь отварчик попить, потом грудь мёдом намазать, да капустных листов сверху. Вот и пошёл на поправку старичок. Службу отстоял, даже проповедь прочёл, что за добро добром платить надо. Молодец дедушка.
На площади перед недостроенным ещё новым храмом собрались все. Все 165 мужиков с жёнами и детишками старше десяти лет, совсем маленькие с бабками остались по домам, чуть в стороне стояли его стрельцы. На днях он отписал царю грамотку, прося того отпустить этих стрельцов к нему с семьями и хозяйством, бо собирается он, слуга царёв недостойный, весной сходить на Урал-камень разведать нет ли там чего полезного для страны и Государя, кроме соли и зверя. Ещё чуть в стороне стояли печники, что решили перебираться в Вершилово. Стояли монашки, лепясь к своим практически достроенным кельям. Чуть не успели к покрову, буквально на пару деньков, уже внутренней отделкой плотники занимались. Рядом с ними чернели и рясы иконописцев. Те уже в своих домах жили и работали как проклятые, обеспечивая новосёлов иконами. Рядом с Петром стояли его управляющие. Оказывается, очень много народу уже от него зависит. А ещё ведь через шесть недель Юрьев день. Пётр его боялся. С него и начал.
– Господа мужики, есть у меня к вам просьба. У каждого из вас есть, наверное, родственники. И многие из вас уже успели рассказать им или ещё собираетесь на днях рассказать, какое счастие вам привалило.
Народ одобрительно загудел. Бабы запричитали, славя ангелочка своего "Петюшеньку". Пожарский уже знал, что с чьей-то лёгкой руки все стали его так называть.
– Просьба у меня такая, мужики. Вы передайте родне, что не надо в этом году в Юрьев день приходить ко мне. Не хватит у меня ни денег, ни сил ещё несколько сот семей приютить. Вы посмотрите, сколько всего ещё не доделано. И землицы у меня для них нету. Или прикажите
Теперь народ загудел неодобрительно.
– Я понимаю, у кого сестра с голоду еле ноги тягает, у кого брательник безлошадным остался. Помочь хочется. Давайте поможем. Теперь у каждого из вас по две коровы, да по две козы, молочка им там пошлите или маслица. Мне от вас в этом году ничего не надо. Помогите, если считаете нужным родне. Только принять мне их некуда. Весь лес, что был заготовлен по всей Волге, мы к себе сгребли, строиться больше не можем. Да и деньги, царём да батюшкой даденные на ваше обустройство, закончились почти. Услышали ли вы меня люди православные.
– Хорошо, князюшка, соколик ты наш, – за всех неожиданно ответила молодая баба, стоящая в первых рядах.
– Цыц, Дунька, с мужиками князь разговор ведёт, – осадил молодуху Вершиловский староста Игнатий Коровин, – услышали мы тебя князь батюшка, только ведь всё равно мужики пойдут. Слухом-то земля полнится.
– Ну, кто придёт, буду в этом году отказывать, – вздохнул княжич.
– А скажи обществу, князь батюшка, а что в следующем годе с оброком и работами на отца твоего будет? – это волновало всех, народ опять загудел.
– Что ж, послушайте, – наступила гробовая тишина, – Я хочу вам открыть великую тайну. Только поклянитесь, что не расскажите её ни родственникам, ни знакомым, – княжич строго осмотрел притихший народ.
– Обещаем, князь батюшка, – за всех промолвил староста Коровин.
– Слушайте, – повторил княжич, – Чтобы стать богатым, нужно продавать продукт высокой степени переработки.
Крестьяне молчали, ничего не поняв.
– Привожу пример, – продолжил Пётр, – Если кто из вас вырастит на продажу кадь пшеницы, то он сможет продать её, скажем, за рубль.
Народ зашумел, обсуждая цену. Пожарский поднял руку и громче продолжил.
– Цены я просто придумываю, точных цен я не знаю. Это не важно. Вы дослушайте до конца. Перекупщик, который купил у вас пшеницу, продаст её мельнику за два рубля. Мельник, смелет муку и продаст её за пять рублей. Пекарь купит муку, сделает из неё булочки, и продаст на торгу в Нижнем за десять рублей. Теперь смотрите. Вы продали за рубль, а пекарь уже за десять рублей. Ведь девять рублей огромные деньги.
– Так и мельник, и пекарь работали, – раздался голос со стороны стрельцов.
– Вот. В этом и есть моя главная тайна. Если мы поставим мельницу и будем сами молоть муку, то сможем продавать выращенное зерно уже по пять рублей. А если мы все вместе поставим на торгу лавку, и посадим вон Дуню печь там булочки, и продавать их, то продадим зерно за десять рублей и все эти десять рублей останутся в общине. Конечно, на мельницу и лавку придётся сначала потратиться. И, к примеру, Тихону, который будет молоть зерно, и Дуне, которая будет печь и продавать булочки, придётся платить. Но! Эти деньги останутся в общине. Ведь Тихон и Дуня наши. И это будет не девять рублей, а скажем два. То есть мы на одной кади пшеницы получим семь рублёв прибыли для всего общества. А если продать не кадь, а сто кадий. Мы ведь вырастим столько. Это будет семьсот рублей. Больше пуда серебра.