И пожрет пес пса…

Банкер Эдвард

Теперь — тяжелый газовый ключ. Боб Оклахома рассказывал ему, как он разделался с похожими решетками в Соледад с помощью такого же инструмента. Крутишь брус, пока металл не устанет и не лопнет. Трой решил дождаться ночи, даже полуночной проверки, а потом приступить к делу — или по крайней мере попытаться.

Помощник шерифа и санитар вернулись с холодным ужином на подносе. Трой прятал оружие и ключ между коленями, под одеялом. От возбуждения кусок не лез в горло. Часы тянулись страшно медленно. Трой наконец осознал, как здорово сработал брат Чаки. То ли дверь в палату осталась открытой, раз внутри все равно никого не было, то ли ее ненадолго отперли для уборки и не позаботились

заглянуть. Другого способа подложить пакет не было. Вот и говори после этого, что черный и белый не могут дружить! Чаки Рич оказался настоящим другом, в отличие от многих белых дружков Троя. Он жалел, что в пакете не было адреса или номера телефона.

Свет погасили в десять вечера. Еще час в соседней палате бубнил телевизор, потом и он заткнулся. Из коридора донеслись шаги, в глазок проник луч фонаря. Трой притворился спящим, позаботившись, чтобы его было видно с ног до головы. Еще не дай бог ввалятся в палату.

После следующей проверки настало время приступать к делу. Прежде всего — покинуть койку. Трой стал крутить ключом полый вертикальный штырь в ногах койки. Штырь оказался из непрочного металла и сломался уже от второго нажима. Ноги освободились. Кандалы повисли на ноге и звенели, но по крайней мере не мешали двигаться.

Он встал и подошел к двери, чтобы проверить, есть ли кто в коридоре. Пусто. Помощник шерифа предпочел, видимо, обосноваться на посту дежурной сестры, чтобы ночь напролет смотреть по телевизору кино.

Трой вернулся к окну и снял сетку. Чтобы ухватить ключом брус решетки, пришлось сперва разбить несколько стеклышек. Он закрепил ключ, надавил — и сразу пал духом. Брус показался титановым. Он поднажал, приложил всю силу, и брус сдвинулся на долю миллиметра. Это уже была победа: раз брус поддается, значит, его можно сломать. Он стал тянуть и крутить изо всех сил.

Звяканье ключей, шаги. Он нырнул в койку, сжимая револьвер. Если кто-нибудь откроет дверь, то о побеге через окно можно забыть. Его выведут через дверь. Тогда — конец. Сейчас у него была фора. Он отвернулся, закрыл глаза. Сквозь веки он ощутил луч света. Потом луч пропал, шаги удалились. Обычная проверка. Непонятно, как растяпа не заметил, что с окна снята москитная сетка…

Трой снова соскользнул на пол, снова глянул в коридор, снова взялся за брус решетки. Брус поддавался все больше. Вдруг он лопнул. Резкий звук был похож на пистолетный выстрел.

Вот черт! Такой звон не могли не услышать! Он вставил сетку на место и метнулся к двери. При приближении дежурного он прыгнет в койку и затаит дыхание.

Но никто ничего не услышал. Он почувствовал, как крепнет надежда. Бегство становилось возможным. Босым, в больничной пижаме, с кандалами на ноге и с загипсованной рукой далеко не уйти, но и то, что уже произошло, было почти чудом: оказалось, что кузен одного из его немногочисленных чернокожих друзей работает в этой больнице и нашел способ подсунуть ему газовый ключ и револьвер! Слава богу, что Чаки Рич не черный расист, в отличие от большинства его черных братьев в калифорнийских тюрьмах.

Пришло время действовать. Он порвал простыню на полосы, обмотал ими цепь на ноге и привязал ее к лодыжке. У него были носки и матерчатые шлепанцы. По крайней мере он не бос, хотя прыгать наверняка будет больно.

С загипсованной рукой и с револьвером в другой вылезти в окно было невозможно. Трой продел под спусковой крючок полосу от простыни и повесил револьвер себе на шею, под пижамной курткой.

Орудуя газовым ключом, он погнул брусья решетки, чтобы сквозь них можно было протиснуться. Отверстие получилось узким. Он полез головой вперед, потом, извиваясь, выбрался из окна целиком.

Торчащий конец сломанного бруса сорвал кусок кожи с груди, но это была недостойная внимания мелочь. Под ногами был узкий карниз, на котором можно было уместиться разве что встав на цыпочки. Ему придется пролететь вниз восемь-девять футов. Приземляться без ботинок было слишком рискованно.

Трой повис на решетке, потом на карнизе. Он хотел повисеть и спрыгнуть, но, как только тело вытянулось, пальцы не выдержали веса и разжались. Он приземлился на пятую точку, с задранными вверх ногами, но ничего не сломал. Он машинально оперся на руки. От боли в сломанной кисти из глаз посыпались искры, все тело покрылось потом, в голове забили фонтаны боли.

Но надо было спешить и побыстрее убраться из городка. После восхода солнца его бросятся искать все местные жители и все полицейские на сто миль вокруг. Любой, кто увидит беглеца в больничной пижаме, поднимет тревогу. До наступления утра он должен уйти как можно дальше.

Он дошел до конца боковой улочки. Куда теперь? Картина была сюрреалистическая: пустые магазины, безлюдные улицы с перемигивающимися неизвестно для кого светофорами. Скрыться на улице от света фар было бы негде, но у него не было выбора, приходилось рисковать.

Он набрал в легкие как можно больше воздуха и побежал наискосок через улицу, к ближайшему перекрестку. На перпендикулярной улице было темно. Через квартал начинался запущенный жилой район. Здесь росли деревья, кусты, здесь можно было спрятаться. Вспыхнули автомобильные фары, он прижался к стволу дерева и проехался по нему спиной, прячась от света. От следующей машины он нырнул головой в кусты, и где-то на заднем дворе отчаянно залаяла собака. Пропустив еще одну машину, Трой перебежал улицу. Хозяин прикрикнул на заходящегося в лае пса.

Трой плохо ориентировался в этом городке, но, судя по указателю, перемещался в западном направлении. В миле, а может, двух или трех пролегала федеральная автострада: она тянулась на север и на юг, к Сан-Франциско и к Лос-Анджелесу, до которого было отсюда триста с лишним миль. Трою было все равно, в какую сторону податься, лишь бы уйти подальше, хотя Сан-Франциско был ближе.

Он свернул в переулок между домами. По обеим сторонам залаяли и стали кидаться на изгороди сторожевые псы. Трой прибавил шагу. Казалось, собаки его провожают, передавая друг дружке эстафету. Переулок не был замощен, камни больно впивались в ступни сквозь тонкие подошвы больничных шлепанцев. Он всякий раз морщился от боли и следующие несколько шагов хромал. Подметки уже продырявились; в далеком прошлом осталось босоногое детство, когда он почти все лето бегал без обуви. Он прикинул, что протащился уже мили три. Ноги грозили вот-вот превратиться в кровавое месиво. Найти где перекантоваться, лечь на дно? Нет, охотники не успокоятся, пока не выволокут его на свет, могут пустить по его следу ищеек. Городок слишком мал. Чем дальше он уползет, тем лучше.

Жилой квартал кончился, дальше темнел парк. Определить его размеры было трудно: противоположного края не было видно. Он бросился туда. Прикосновение травы к кровоточащим ступням принесло облегчение. Сквозь ветви он видел серебристую луну низко над горизонтом. Действие морфия прошло — в теле открылось несколько гнезд режущей боли, но он упрямо шел вперед.

Сначала до слуха донеслись звуки проносящихся машин, еще через тридцать ярдов показалась изгородь и насыпь федеральной автострады. Поверх увитой плющом изгороди были видны только крыши гигантских фур, рассекающих ночь. Отчаяние подсказало ему решение — угнать машину. Он был волком-одиночкой в самом первозданном значении этого слова.