И прахом ты станешь
Шрифт:
– Даже шпоры утащили!
– сказал он.
– Все, что у меня осталось, эти санки! Могу прокатить. Садитесь!
Барон подошел к санкам, вынул прялку, уселся в них сам.
Ливии и Рой переглянулись.
Сумасшедший!
Они не знали, что Тизенхас служил у кайзера Вильгельма, а потом попал к русским в плен. В лагере для военнопленных их держали
Убить сумасшедшего!
– Так это он?
– спросил Рой.
– Он!
– отозвался Ливии.
Тизенхас сидел в санках, посвистывая и хохоча. Он помахивал воображаемым кнутом и мчался во весь опор среди этого разора и запустения.
Ливии подошел к нему и глянул в упор.
– Тизеихас!
– сказал он.
– Вы меня помните?
Барон закивал.
– Как же, как же, помню! Мы встречались в Лондоне, нет, в Брюсселе! А может, в Париже? Нет, не помню, ничего не помню.
Рой молча смотрел на него. Ливии продолжал медленно, словно стараясь убедить:
– Вспомните Пятый год, реку, мельницу, лесных братьев. Девятьсот пятый год, река, мельница, лесные братья!
– Как же!
– воскликнул барон.
– Вот это, я понимаю, приключеньице!
Приключеньице!
– Вспомните!
– уговаривал Ливии.
– Шел лед, четверо переплывали реку, один остался на мельнице. Один остался на мельнице!
– Как же, как же!
– отозвался барон.
– Шел лед.
Весной всегда идет лед. А что сказал мельник?
– У него был маузер. Он отстреливался, он прикрывал нас. Он был учитель. Помните?
– Ваш родственник?
– Нет! Учитель остался один. Один на мельнице против вас и казаков. Помните? Приключеньице: один на мельнице против вас и казаков!
– А! Один на мельнице!
– воскликнул барон.
– Ну, как же! Помню, помню! Славный парень! Только с ума сошел!
–
– Конечно. Шел через поле и пел рождественскую песню.
– Что пел?
– "Спешите к нам, дети!" Пел и смеялся.
– А дальше?
– Что - дальше?
– переспросил барон озадаченно.
– Что было дальше?
– Пиф-паф!
– сказал барон.
– Только не я его застрелил. Я бы никогда не поднял руку на сумасшедшего. Я хотел сохранить ему жизнь.
Неожиданно барон закричал в лицо Ливию:
– Сохранить жизнь! Понимаете? Жизнь! Я верю в бога! За все приходится расплачиваться! И за мое поместье, и за мои лохмотья! Лихая смерть пиф-паф!
Теперь я тоже спятил! И меня нельзя расстрелять! Никто не посмеет меня расстрелять! Потому что я не в своем уме.
– Оставь нас!
– сказал Рой Ливию.
– Я тебя догоню!
– повторил он, подталкивая Ливия к двери, - Уйдем, - сказал Ливии.
– Черт с ним!
– Ишь какой ты добрый!
– возразил Рой, щелкнув предохранителем.
– Он получит по заслугам. Твой отец, твои братья пошли на корм рыбам. У них даже нет могил. Этот по крайней мере умрет не в воде, авось похоронят. В Пятом году он знал, что делал. Даже если с тех пор сто раз с ума спятил, все равно получит по заслугам.
– Никто меня не посмеет расстрелять!
– настоятельно, тихо повторял барон.
Убить - дело нехитрое. Упадет человек, словно шишка с высокой сосны, и не вздрогнет земля, разве только трава прошелестит. А дерево по-прежнему будет шуметь.
Но в шишке должны быть семена.
Иначе все пойдет прахом,
И выродится лес.
Красноармейцы ушли, а барон еще долго сидел в санках.
В голове мешались мысли о людской жестокости.
Третий день он ничего не ел, а те не дали ему ни крошки хлеба.
Какая жестокость.
Ничего не дали.
Даже пули!
А хлеба не дали потому, что у самих не было. Были только пули.