И пребудет вовеки
Шрифт:
– Оставь, - поморщился генерал.
– Подумай о тех, кто будет жить. Кто-то ведь останется, и ты в это веришь. Потому и хочешь увидеть все сам, чтобы потом описать. Так подумай о них! Ты же художник! От тебя ждут чуда, если хочешь - сказки, как от всякого художника... Мир вздыбится и рухнет, расколется на миллионы частей. Кто будет собирать?
– Неужто я?!
– А почему бы нет? Многое станет иным. Ценности изменяться, нормы морали перетасуются,
– Если честно, то ведь этот мир не так уж был и плох! Было многое такое, что стоит сохранить...
– Ты обо мне? Или о моих книгах? Что ж... Но я хочу написать еще одну, самую правдивую!..
– И самую ненужную, - оборвал его генерал.
– Пойми, ты всегда сочинял сказки о том, чего нет. Теперь пора поведать людям сказку о _н_а_ш_е_м дне. О том, что _б_ы_л_о.
Они, умолкнув, стояли на краю обрыва и смотрели друг на друга.
Два старых уже человека, один из которых, избравший профессию убивать, по иронии случая, убеждал другого, призванного в трепетных словах хранить всю мудрость и красоту земную, не допустить исчезновения человечности и веры - в новых временах.
Два старых друга, по-разному прозревших в миг перед концом...
– Наверное, ты прав... Времени, конечно, мало, но - чтоб начать...
– А это главное. Теперь - начать, а после...
– Для этого нужно уцелеть сейчас.
– Так уезжай! Немедленно. Ты еще успеешь спрятаться и переждать. Слышишь, что я говорю?!
– Но ты...
– Брось! Это моя работа. Твой долг писать. А мой... Я сам его взвалил на себя.
– И на меня, в какой-то мере. И на других. Долг перенести _в_с_е э_т_о_. Разве нет?
– Сейчас не время для объяснений. Может, как-нибудь потом... Как-нибудь...
– генерал встряхнул головой.
– Ладно. Все. Уезжай. Я запрещаю тебе оставаться здесь.
Осенний день был безмятежен и светел.
Но каждый вдруг почувствовал, как эта сентябрьская благодать незримой, почти невыносимой ношей ложится на обоих - и яростно сминает бодрость и надежду, и кичливую уверенность в себе.
И остается только ощущение пустоты... Никчемности. Абсурда.
– Проводи меня до дверей, - тихо попросил генерал.
Он закатил машину в гараж и прошел в
Будто и не должно случиться ничего...
Крошечный оазис старой, доброй жизни...
И тогда, может быть, впервые он ясно осознал, _к_а_к_ был причастен к миру за окном, который рухнет, распадется...
Что потом?
Ведь он, действительно, художник и он, действительно, рожден, чтобы хранить земную красоту и воскрешать забытые пророчества, прозренья мудрецов!
Всегда...
Он вдруг успокоился.
Тяжесть спала с души.
Он вновь ощущал в себе уверенность и силу.
Он достал из холодильника кусок мяса и, наскоро поджарив, с аппетитом съел.
Вымыл за собой посуду, полил на подоконниках цветы, подмел пол в доме и растворил все окна.
Пахнуло влагой и прохладой, терпкие запахи осеннего леса ворвались в помещение - свежесть и какая-то лихая беззаботность вдруг пошли гулять по комнатам и коридорам.
Он почувствовал себя помолодевшим.
Давно уже он не испытывал такого неуемного желания - писать!
Ему внезапно захотелось неким сверхъестественным усилием связать воедино и весь безбрежный мир, что по-сентябрьски пламенел вокруг, и хмельное упоение, собственный восторг от одной лишь возможности _б_ы_т_ь в этом мире, и все идущие на смену поколения, которые должны, обязаны любить то доброе и вечное, что было, есть и будет - в них самих.
Слить все в единой фразе...
Или, напротив, в грандиозной книге, способной отразить весь вдохновенный ход времен. Неважно, _к_а_к_. Сейчас - неважно!
Он вынул из запасника бутыль вина, налил в стакан и выпил за удачу.
И сел за стол писать.
Стол стоял на веранде. Сквозь распахнутую настежь дверь была видна аллея, залитая солнцем, и клумба с ярко-красными цветами.
Осенний лес шумел на сотни голосов.
Он склонился над чистым листом бумаги и аккуратно вывел первые фразы.
И глубоко задумался.
Он не видел, как на секунду свет вокруг померк, сменившись затем неестественным сиянием.
И даже не почувствовал совсем, как все в этом мире, сжираемое адским пламенем, распадается на атомы, обращаясь в Ничто.
В жуткой круговерти огня на какую-то долю мгновения вспыхнул белый листок, и лишь две короткие фразы мелькнули на нем перед тем, как рассыпаться в прах:
"То был прекраснейший, добрейший, лучший из миров. И таким он пребудет вовеки...".