И пришел многоликий...

Злотников Роман Валерьевич

Великий Свамбе ощерился и выкрикнул ритуальную фразу:

— Куну ембено!

За занавесью судорожно всхлипнули. Сейчас слуге предстояло выйти из покоев и повторить эту фразу вслух. После чего масаи личного конвоя Великого тут же подхватят обреченного и отволокут в подвешенную в дворцовом парке клетку, в которой вызвавшему гнев Великого предстоит дожидаться, пока колдуны приготовят все необходимое к церемонии вспарывания живота. Причем жертвенник был специально расположен в десяти шагах от клетки, так что все приготовления будут проходить на глазах кандидата в жертвы. Великому Свамбе иногда даже становилось любопытно, почему никто из обреченных никогда не рискнул как-то изменить слова, или вообще промолчать и, воспользовавшись тем, что до появления Великого

обычно проходит достаточно времени удрать и затеряться среди десятков тысяч челяди, проживающей во дворце, или скрыться где-нибудь в джунглях, или даже добраться до остатков поселений аборигенов, расположенных дальше на север. Но ведь ни один не рискнул. Все послушно шли на бойню. Впрочем, возможно, это любопытство Великого Свамбе было следствием того, что в свое время он глубоко окунулся в толщу западной культуры со всякими бреднями типа свободы воли и прав человека.

У «настоящего» Свамбе, вероятно, даже не могло возникнуть подобных мыслей.

Йогер Нгомо Юму Свамбе подошел к изящному сервировочному столику и собственноручно налил себе стакан мангового нектара. Он не любил чистый сок. Куда приятней, если в стакане кроме сока еще и вдоволь мякоти, которая радует язык и оставляет в желудке ощущение легкой тяжести. Он, когда-то носивший «низкую» фамилию Никатка, шел к своему сегодняшнему положению абсолютного властелина клана много лет. Когда Совет клана признал его наследником Нгомо Юму Сесе Свамбе и новым Великим, его положение в клане еще долгое время оставалось шатким. Несмотря на твердую поддержку масаев, остальные Великие роды признали его, скорее предполагая не подчиняться новому Великому, а подмять его под себя. Но он быстро расставил все по местам, устроив кровавую бойню прямо после ритуала священных. Это могло бы выйти ему боком, но в тот момент Свамбе были растерзаны и изгнаны из своего родового гнезда, а те, кто пришел на смену убитым, не обладали ни достаточным авторитетом, ни особым желанием выступать против нового Великого. В конце концов, именно он расчистил им дорогу к власти. Но все эти годы они пытались совершить то, что задумывали сделать еще их отцы. И только теперь, после стольких лет и стольких усилий. Великий мог подобно древнему белому королю сказать себе: «Свамбе — это я». Хотя даже сейчас для этого приходилось регулярно пускать кровь.

Когда Великий Свамбе появился в зале утренних аудиенций, все присутствующие там испуганно рухнули ниц. Великий окинул их суровым взглядом, автоматически отмечая, насколько униженно выгнута спина и вздернут зад у того или иного придворного, а затем выбрал самый вызывающий зад и, подойдя поближе, сильно замахнулся и врезал по этому заду ногой, обутой в сандалию из искусной имитации крокодиловой кожи. Сам удар, впрочем, был довольно мягким.

— Пошли, адмирал.

Мбуну мгновенно вскочил. Но Великий не стал дожидаться ритуального выкрика, выражавшего восторг, охватывающий любого Свамбе при созерцании Великого, а двинулся напрямик через зал, к дверям своего кабинета, предоставив придворным уникальную возможность получить благословение его божественной ногой, в случае если чья-то задница не слишком расторопно убиралась с траектории его движения.

Когда адмирал проскользнул внутрь кабинета вслед за повелителем и аккуратно прикрыл тяжелую двустворчатую дверь, Великий Свамбе, уже успевший опустить свое божественное тело в роскошное кресло, больше напоминающее трон, расхохотался во весь голос:

— Нет, это же надо, ты видел их задницы? Адмирал криво усмехнулся и ответил тоном, который никак не вязался с той униженной позой, которую он принимал всего лишь минуту назад в зале утренних аудиенций.

— Нет, не видел. Как ты помнишь, я в этот момент как раз демонстрировал тебе свою собственную задницу.

Затем он спокойно-небрежным шагом подошел к стене, где (а это было известно крайне ограниченному кругу людей) у Великого был устроен тайный бар: в нем хранились великолепные аналоги тех крепких напитков, к которым Великий Свамбе пристрастился во время обучения в Симаронском университете. Адмирал привычным жестом

снял со стены огромную, в рост человека, маску Банме-нгумо, искусно вырезанную из корня исполинского эбенового дерева, отодвинул леопардовую шкуру, растянутую на стене в качестве фона для изображения столь могущественного духа, и замер, размышляя над тем, что же выбрать. Это было нелегкой задачей. Наконец он остановился на бутылке с этикеткой белого цвета — двуглавый орел сверху и крупная красная надпись «Смирновъ» по центру. Выудив бутылку, он повернулся, ощупал взглядом все горизонтальные поверхности, видимо разыскивая стакан, а затем скривился и, резким движением пальцев скрутив винтовую крышку, поднес бутылку ко рту и запрокинул голову. Великий нахмурился, но тут же растянул губы в примирительной улыбке.

— Ладно, не дуйся, сам понимаешь, что у Великого и Свирепого Свамбе не может быть никаких исключений. Иначе конец образу Великого и Свирепого. А без этого Свамбе в руках не удержать. И так приходится еженедельно казнить по сотне этих упрямых ослов.

Мбуну оторвался от бутылки, с хрипом вдохнул, облизнул губы, бросил в рот горсть крупных зерен острого кочаа, а затем согласно кивнул:

— Это так, но я не знаю, как долго подобные меры будут приносить результаты.

Великий Свамбе моментально стер улыбку с лица и встревожено уставился на своего самого верного слугу:

— То есть? Что ты хочешь этим сказать?! Мбуну поставил бутылку на место, опустил шкуру, повернулся всем телом в сторону Великого и криво ухмыльнулся, обнажив сточенные на конус, как у всех масаев, зубы:

— Я послал к тебе слугу совсем не для того, чтобы сломать тебе кайф. Великий. — Сейчас в его устах этот титул звучал скорее как дворовая кличка. — Сегодня ночью два патрульных корвета снялись с орбиты и, прежде чем мы успели их перехватить, набрали ускорение и исчезли в направлении западной трети Келлингова меридиана.

Великий Свамбе качнулся как от удара и сжал кулаки так, что адмиралу показалось, будто стиснутые пальцы принадлежат не Великому Свамбе, а какому-то белокожему. Это не предвещало ничего хорошего.

— Догнать!.. — Голос Великого осекся, и минуту из его глотки вырывались только хриплые клокочущие звуки, но Великий Свамбе справился с собой и вновь заревел: — Всей команде вспороть животы и набить голодными крысами, капитанам и всем офицерам вырвать…

— Остынь, Йогер!

Спокойный, холодный тон адмирала подействовал на бушевавшего повелителя как ушат холодной воды. Не говоря уж о том, что Великий Свамбе успел позабыть, когда его последний раз называли этим именем, тон, которым это было произнесено…

— Что ты сказал?

Адмирал никак не отреагировал ни на шипящие нотки в голосе Великого, означавшие, что тот едва сдерживается, ни на белое бельмо сигнального диода личного пульта, замерцавшее сквозь стиснутые пальцы. Он нарочито неторопливым движением снова достал из-за леопардовой шкуры бутылку «Смирновской», затем засунул руку внутрь бара и, нашарив стакан, налил в него на три пальца водки. Сделав шаг к повелителю, он протянул ему:

— На, выпей и успокойся.

Великий несколько мгновений сверлил его свирепым взглядом, но адмирал выдержал его, продолжая невозмутимо стоять перед Великим Свамбе со стаканом в вытянутой руке. И Великий сдался. Он разжал руку, в которой был зажат пульт, и небрежно бросил его на стол, после чего схватил стакан. Сделав несколько глотков, поставил его на полированный опал столешницы и вновь уставился на адмирала:

— Итак, что это означает? Мбуну поморщился:

— Оставь, Йогер. Мы с тобой в одной лодке. Если тебя свалят, я окажусь первым кандидатом на ритуальное вспарывание живота. А без меня у масаев тут же изрядно поубавится желания поддерживать своими ассегаями шаткий трон полукровки, который к тому же нанес им глубочайшее оскорбление, позволив выходцам из других Свамбе взять в руки ассегай.

Он замолчал, давая возможность собеседнику осознать его слова, но замаскировав эту паузу большим и нарочито неторопливым глотком из бутылки. Когда он оторвался от горлышка, Великий напряженно произнес: