… и просто богиня (сборник)
Шрифт:
– Прическа тебе к лицу. Правда? – Он обернулся к нам и незаметно для Клер подмигнул.
Мы дружно поддакнули. Когда подъезжали к ее дому, приятель попросил нас не скупиться на комплименты. «Мама это любит».
– Мне пятьдесят шесть, но выгляжу на пятьдесят четыре, – сказала Клер и снова унеслась за едой.
Она никогда не была замужем, но вот уже лет двадцать у нее есть друг. С ним даже соседи здороваются. Правда, в последние недели он перестал приезжать: его жена звонила, говорила, что убьет.
– Итальянка из Палермо, – со смехом заметила Клер.
Они
– Я люблю шопинг, – сообщила она под десерт и показала черную вазу, на которой хитрым образом разместились розы из белого металла.
За вазой были продемонстрированы другие безделушки. У нее их много: по всему дому на комодах и полках стоят статуэтки, вазочки, чаши неясного назначения. Они пестрые по-детски. В ее доме много лилового, салатового, розового. Когда оказываешься у Клер в гостях, поначалу рябит в глазах, но потом привыкаешь.
Клер рассказала, что, когда уйдет на пенсию, она все распродаст и переселится на юг Франции.
– Там много мужчин высокого класса, – пояснила она, – мужчин «порше-кайен».
Это была очаровательная хромоножка. Физический недостаток был даже не изъяном, а скорее особостью, которая, может, и составляла отчетливое, будто углем вычерченное очарование Клер. В России я был знаком с одной хромоножкой. Она родилась кривой, а вслед за телом искривился и характер: какое-то время я был даже уверен, что самые цепные женщины – это женщины хромоногие.
А Клер такой не была. Слушая ее, я почему-то легко представлял, как сидит она днем где-то в Венеции, в самой открыточной части города, за столиком уличного кафе: жеманная, ломаная; поправляет яркий платок, который все время съезжает с узких плеч; близоруко щурится; картавит; пьет вино, почему-то непременно розовое.
Я вспомнил рассказ своего приятеля о том, как Клер приехала к нему в гости, в чужую страну, и на улице обращалась к прохожим по-французски. «Но ведь я говорю по-французски, почему же им тоже не говорить по-французски?» Она не желала верить, что слов ее не понимают, и, вполне возможно, добивалась своего. У Клер живая мимика и доходчивая жестикуляция, она, наверно, и без слов способна объяснить многое – весело эдак, шипуче…
Мы ушли спать, а приятель остался. Он проболтал с Клер чуть не до зари и потом, когда мы отправились дальше, рассказал, что у нее появился воздыхатель. Двадцативосьмилетний слесарь шлет Клер на мобильник любовные записочки. В последний раз он написал: «Целую тебя с головы до ног».
Кьярелла
– Кьярелла, – мелодичным голосом произнесла толстуха в тесном зеленом жилете, – легко запомнить. Так же называется минеральная вода. Она вкуснее, чем «Сан-Пелегрино».
Вода с женским именем продается в лавке на другом конце небольшой,
Напротив – выстеленные зеленым бархатом горы, внизу – темная водная гладь, по которой скользят легкие лодочки, и в этой ирреальной красоте Кьярелла в своих треска ющихся по швам одеждах выглядит чуть ли не единственным живым объектом. На толстуху можно просто смотреть, тогда как красотой вокруг все время приходится восхищаться.
Заговорила первой, хоть и не по должности. Вести к столу, круглому, возле самой воды, должен был Марио, главный среди официантов, похожий на грустного слоненка. Но в тот вечер он чувствовал недомогание, и Кьярелла взялась ему помогать. «На каком угодно: итальянский, французский, английский, немецкий…» – сообщила она, улыбаясь несколько самодовольно. Да, лучше немецкий. На нем и общались.
Она выглядит медлительной, но на деле расторопней, например, Массимо, мелкого юноши в очках, который много суетится и вечно не поспевает. За все три дня Кьярелла ничего не разбила, не пролила, не забыла, хотя со стороны казалось, что она едва передвигает свои столбообразные ноги.
Как и в отношении большинства некрасиво потолстевших – кусками плоти в неожиданных местах, – трудно сказать, сколько ей лет. Лицо у Кьяреллы гладкое. Нос большой, а на переносице жировик нарос, из-за чего она выглядит вечно насупленной. Темно-русые волосы утянуты в косу так туго, что боязно, как бы не лопнула кожа на лбу и висках. Со спины Кьярелла особенно нехороша: огромный зад в черной, слегка лоснящейся юбке; форменный изумрудно-зеленый жилет, для такого большого тела не предназначенный (швы расходятся); коса крысиным хвостом.
– Один клиент спросил: «А где чайный пакетик?» Правда-правда, не шучу, – доверительно проговорила Кьярелла, поднося чашку лимонной воды, в которой следует ополаскивать пальцы после лангустов.
Усмехнулась не зло, а недоуменно: мол, как же можно не знать, что в этой воде руки полощут.
– У нас хорошая рыба, по-настоящему пожаренная, – сказала Кьярелла в другой вечер.
– Рыбу можно понарошку поджарить? – удивился я.
Оказывается, в каком-то очень знаменитом французском ресторане, где-то в районе Лазурного Берега, гостям приносят рыбу со следами гриля, а на самом деле ее в духовке запекали – так быстрей.
– И это единственный ресторан в Европе, где платят только наличными. Мне знакомый официант рассказывал, он летом работает в этом ресторане. А зимой в Санкт-Морице, как и я.
– В Санкт-Морице, на горнолыжном курорте? – поинтересовался я.
Да, летом она работает в Италии, в ресторане при старинной гостинице, а зимой отправляется в швейцарские золотовалютные горы.
– С моим-то заболеванием, – добавляет Кьярелла.
У нее диабет, но это пока не очень страшный диабет: уколы еще не нужны, таблетки тоже. Весной ей сделали операцию, плановую для диабетиков. А осенью Кьярелла на месяц собирается в Россию.