И с тех пор не расставались. Истории страшные, трогательные и страшно трогательные (сборник)
Шрифт:
Когда младшей нездоровится или просто не спится, она любит забраться ко мне на колени, и чтобы я ей рассказывала, как мы познакомились с ее отцом. Она уже знает эту историю лучше меня, но все равно постоянно просит, расскажи, как вы с папой встретились в первый раз. Я отнекиваюсь, но она ужасно упрямая, и я сдаюсь. Ну, хорошо, говорю я, укачивая ее, дело было на моих похоронах…
Comme d’habitude
…видим, как героиня снует между кухней и столовой, салат в расписной глиняной миске, сыр на круглой дощечке, плошка с оливками, хлеб в соломенной корзинке, плетеная циновочка под горячее, в духовке доспевает поросенок, детям компот в стеклянном кувшине с золотыми листочками, старшим – вино, уже открытое, стоит, дышит, ну, там стаканы, само собой, салфетки, ложки-вилки, нож справа, говорит героиня старшей
И тут все застывает.
Мы видим двух девочек, одна постарше, другая помладше, на постаршей, допустим, розовое платье и туфельки, она сегодня в школьном спектакле была принцессой и не хочет переодеваться, а младшая была божьей коровкой, и сразу после спектакля содрала с себя костюм, и тихонько, чтобы никто не видел, снесла его на улицу и засунула в помойный ящик, завтра мама, конечно, вспомнит, но она выдумает что-нибудь, скажет, что старшие мальчишки отняли, а сейчас на ней, например, джинсы и свитер с медведями, и пусть она будет светленькой и короткостриженой, а у старшей пусть будут локоны до лопаток, потемнее, рыжеватые, и вот они стоят у стола в странных деревянных позах и как будто даже не дышат, только почему-то взялись за руки, и когда успели? Ну же, повторяет героиня нетерпеливо, идите за папой, я пока быстренько подмету. Мы не то чтобы видим, мы скорее чувствуем, что младшая, кажется, ее зовут София, хочет что-то сказать, но старшая, Ана, сжимает ей руку, молчи, мол, и младшая слушается, кто бы мог подумать, а папа отказался, говорит старшая притворно спокойным голосом, он сказал, что устал и ужинать сегодня не будет, не будет, удивленно переспрашивает героиня, ты уверена? Уверена, говорит старшая, она уверена, уверена, подхватывает младшая, я тоже слышала, она пошла и спросила, папа, ты будешь сегодня ужи, старшая, наверное, снова сжала ей руку, потому что младшая замолкает на полуслове, только часто-часто моргает, хорошо бы героине обратить на это внимание, у девочки, кажется, тик, но героиня даже не смотрит на дочерей, она смотрит на пол, трогает пальцем босой ноги очень острый на вид осколок тарелки и думает, а если наступить всей ступней, изо всех сил, ведь не будет же больнее, чем сейчас, ну ладно, наконец говорит она, тогда мыть руки и за стол, и вот теперь-то мы не чувствуем, а видим, как судорожно, почти со всхлипом вздыхает старшая девочка, неужели и впрямь не дышала все это время?
Какие, да? Говорит героинин муж и восхищенно качает головой, с ума сойти, какие девочки у меня выросли, ага, киваем мы, девочки и впрямь отличные, одна рыженькая, другая беленькая, только им не по возрасту это, ты бы поговорил с женой, сколько же можно, лицо его кривится, идет рябью, он сжимает губы и часто-часто моргает, теперь понятно, в кого это у младшей, поговорю, конечно, поговорю, вот перестанет лить, она приедет прибрать, цветы принесет, тогда и поговорю.
Близнецы
Таракана пришла ко мне на прием во вторник, вроде бы мы что-то напутали в ее данных, или сама она напутала, а может, не напутала, а попыталась обойти, но у нее не получилось, на самом деле ни у кого не получается, я знаю, я давно здесь работаю, но все равно все пробуют, и каждый день ко мне приходят растерянные ловкачи, те, что надеялись ускользнуть, и даже почти уже ускользнули, и даже отпраздновали свою победу, над системой, говорят они, такие идейные борцы, и, наверное, отмечая победу, они перебрали пива, и лезли, роняя бутылки, на стол, танцевать, а по дороге домой мочились в парке на волосатый ствол пальмы, а потом, в одно прекрасное утро, вдруг получили от меня по издевательски-вежливому письму, «спешу уведомить Ваше Превосходительство», а дальше – уплатить в течение месяца, и моя подпись внизу, красивая, длинная, ровная, как по линейке, только в самом конце махонькая завитушка, я люблю лично подписывать эти письма, мне нравится представлять себе утреннего ловкача, невыразительное хмурое лицо, на щеке след от подушки, в углу рта запеклась слюна, запухшие глаза часто-часто моргают, пальцы неловко держат карандаш, вот здесь распишитесь, говорит почтальон, делая шаг назад и вытягивая руку, сам-то он с пяти утра на ногах, выбрит, отглажен, приятно пахнет выпитым за завтраком кофе, а эти валяются в постели до полудня, открывают в пижамах, волосы взъерошены, дыхание вчерашнее, несвежее. Я представляю, как ловкач расписывается, закрывает дверь, распечатывает, все еще
Таракана пришла ко мне во вторник, приоткрыла дверь, заглянула, сказала, привет, можно, не дожидаясь ответа, вошла, отодвинула посетительский стул, уселась, разгладила безупречную белую юбку, привет, сказала еще раз. И подмигнула, смешно сморщившись. И тогда я ее узнала.
Они были близнецы. Близнецы Тавареш, Мария Луиза и Ана Катарина, они появились в пятом классе, в середине полугодия, и все сразу стали звать Ану Катарину Тараканой, даже учителя, хотя это было против школьных правил, клички у нас были запрещены.
Ушли они так же, как и пришли, где-то посреди года, сейчас даже и не вспомню, в каком классе, может быть, в седьмом или восьмом. И до самого их ухода мы так и не научились их различать. Что было очень странно, потому что близнецы Тавареш были совершенно не похожи друг на друга. Одна из них была высокая, костистая, с квадратным подбородком и широкими плечами, волосы не рыжие, а, скорее, светло-коричневые, но лицо все в веснушках, даже веки и губы. Вторая – меньше, тоньше, зыбче, с узким капризным личиком и крупными, бледными, как у воскового ангела, кудрями. Как можно было не различать двух таких разных девочек? Но ведь не только мы: учителя, школьная обслуга и даже, говорят, собственная мама Марии Луизы и Аны Катарины постоянно их путала. И не в том дело, что мы не умели отличить блондинку от шатенки, бледную от конопатой, маленькую от высокой. Мы не знали, кто из двух был Тараканой, а кто Марией Луизой, и никто так никогда и не узнал. Мы различали их по носкам. У нас тогда была такая форма: серая блуза с узким зеленым галстуком, темно-зеленая юбка в складку, темно-зеленый пиджак, черные квадратные туфли без каблука, ужасно уродливые, и зеленые шерстяные носки до середины икры, их приходилось постоянно подтягивать, потому что у всех, кроме Марии Луизы, они моментально сползали на щиколотки, и у Тараканы тоже, даже, пожалуй, особенно у Тараканы.
Ненавидели они друг друга страшно, я никогда в жизни подобного не встречала. Даже домой их забирали на разных машинах, они совсем не могли находиться рядом. Когда одна из них заболевала, вся школа будто успокаивалась, но стоило ей вернуться, и воздух в классных комнатах начинал вибрировать и звенеть, как бывает, если подойти слишком близко к потревоженному улью или осиному гнезду.
Эта вражда должна была всех рассорить, мы должны были поделиться на две группы и яростно защищать каждая своего близнеца, но нет, мы, наоборот, все сплотились, мы стали практически одной семьей, и вся эта семья любила, обожала Марию Луизу. Стоило нам увидеть ее аккуратные, туго натянутые носки, и мы начинали улыбаться, даже не знаю, почему. Я говорю мы, хотя я улыбалась Марии Луизе только до шестого класса, а потом подружилась с Тараканой. Мне объявили бойкот и тут же об этом забыли, меня в школе почти не замечали, на каждой перекличке мне приходилось трижды кричать здесьздесьздесь, чтобы учитель не написал в журнале отсутствует.
Я не уверена, что Таракана меня любила, скорее, я ее раздражала, и она меня тоже, эти ее вечно спущенные носки, она ведь даже не пыталась их подтягивать! но и мне, и ей нужно было с кем-нибудь дружить, поэтому мы сидели за одной партой, гуляли под руку по коридору и время от времени сбегали с уроков. Обычно мы уезжали на пароме на полуостров, валялись там на пустом песчаном пляже ногами к воде, ели прихваченные из дому бананы и пили шоколадное молоко из квадратных пакетиков. Таракана виртуозно таскала эти пакетики из школьного буфета. Разговаривать нам было не о чем, поэтому мы молчали, но иногда мне хотелось позлить Таракану, и тогда я спрашивала, за что она так не любит Марию Луизу. Все же любят, говорила я неприятным вязким голосом, нарочно не глядя на Таракану, вот буквально все-все. Таракана смешно морщилась и кидала в меня пустым пакетиком из-под молока. Если бы у тебя была сестра-близнец, говорила она высокомерно и замолкала, показывая всем видом, что объяснения тут излишни.
Я смотрела на Таракану на посетительском стуле, она положила ногу на ногу и улыбалась мне размытой вежливой полуулыбкой с легким привкусом нетерпения, а я думала, что так ни разу и не рассказала ей о моем брате. Если бы у тебя была сестра-близнец, роняла Таракана веско, и я засовывала руку в карман пиджака и кивала. Конечно-конечно, кивала я, трогая кончиками пальцев моего брата-близнеца, и мой брат беззвучно хохотал, чтобы Таракана не услышала.
Брат появился на свет за десять минут до меня. Теперь тужься, крикнула прабабушка Пасиенсия прямо в ухо моей матушке Девочке, матушка вздрогнула, и из нее выпала маленькая фигурка мыльного камня, гладкая, бледная, с лицом точь-в-точь как у моего отца Полковника, таким же бородатым и невыразительным. Прабабушка Пасиенсия взяла фигурку, и спрятала, и никому не сказала, ни Полковнику, ни матушке, только мне.