И смешно и грустно
Шрифт:
— Соскучились без нас мальчики?
— А тебе какое дело?! — вдруг грубо и странным голосом произносит ее муж.
Валя вытаращила глаза. Моя жена тоже. Внутри меня все похолодело, чуть приподнялся и не зря. Генка, отталкивая стол, срывается с места и кидается на жену. Валя с криком и ужасом отскакивает. Я успел его поймать, он меньше меня ростом, всегда его борол, когда иногда силой хотели померяться. Но тут было что-то не то, мне показалось, будто он в этот момент сделан из стали. Развернувшись ко мне, как котенка валит на пол, обхватив мою шею руками, принимается душить.
Женщины
Спасибо проснувшемуся папе, который его оттащил и мы вдвоем, кое-как запихали Генку в баню, подперев дверь чуркой. Он там бесновался еще минут двадцать, потом затих.
— Что это с ним? — удивленно и перепугано спрашивает меня Валя, всю жизнь знавшая мужа как чуточку флегматичного и спокойного человека.
— Это не Генка, — тихо ответил я, хотя не из трусливых, но с мистическими силами до этого дел не имел.
— А кто? — шепотом спросила жена, смотря на меня. Мой озабоченный вид ей подсказывал, что я что-то не договариваю.
— Это… — назвал имя, которое в нашей компании стало теперь табу. — Я одну фразу сказал, после чего с Ленкиным мужем то же самое случилось.
Валя женщина суеверная, сомневаться не стала. А стала на меня кричать, что дома я могу говорить, что угодно, а здесь я должен вести себя прилично. Да и чернокнижницу Ленку давно на костре надо сжечь с ее книжками и видеокассетами, хотя я к этому времени уже знал — Серега их все сжег…
Генку, сначала осторожно посмотрев в слуховое окно, я выпустил через два часа. Жены на всякий случай, предварительно спрятались в дом. Выйдя, Гена смотрел на меня виноватым взглядом. От следов буйства ничего не осталось.
— Я тебя чуть не задушил… это не я был, трудно объяснить, как будто сверху себя вижу, чертовщина натуральная. Действительно Серега правду говорил. Давай больше не говори никому, мало ли что… и знаешь, я знаю теперь, где он живет.
— Где? — ошарашено, спросил я.
Он назвал какую-то местность, мною никогда не слышанную, но найти просто, там часто летают совы, много сов. Для кого просто? Для него, наверное, теперь.
Юбилей жены решили приурочить ко Дню Защитника Отечества, разница-то всего два дня. Для этого дела облюбовали кафе «Вечернее». Праздник прошел на ура, ей надарили подарков. Гены с Валей не было — у них ребенок еще один родился. Лена с Серегой, хоть и звали их, почему-то не пошли. Да и так весело было. Уже часам к десяти и охранники ни с того ничего тоже напились. Время тогда такое было, в стране бардак, а в кафе тем более. Вместо того, чтобы следить за порядком, охранники сели за стол с поварихами и начали пьянствовать, пытаясь по трезвости обогнать даже посетителей. Посетители, видя, как уютное кафе превращается в нечто среднее между забегаловкой и танцевальной площадкой, стали возмущаться. Но охранники не обращали внимания. В зал стали входить посторонние и собираясь домой, обнаружили, что у жены пропал пакет с подарками, а у другой гостьи — сумка с кошельком и документами.
Посадив всех гостей на такси, я отправил всех по домам. Испытывая обиду за испорченный праздник, подошел к охранникам, сделав справедливое замечание по поводу их безобразной
Вытрезвитель. Маленькое здание в нашем городке. Хотя мест в нем хватает. Но не в этот день. «Медяк», как говорят в народе, оказался к празднику не готов. В этот день он оказался переполнен павшими защитниками отечества. При приеме в вытрезвитель я потребовал к себе уважительного отношения. Адвокатов, как помню, раньше не просили. Милиционеры оказались очень учтивые и отзывчивые, и потому били меня через папки. Если встретите милиционера с папочкой, знайте, для чего они им нужны. Потом, усадив недалеко от кабинета фельдшера, пристегнули наручниками к батарее. Фельдшерица женщина лет сорока, осмотрев меня, убедилась, что ничего не сломано и синяков нет. «Все в порядке!» — доложила милиционерам.
Не знаю, как в других городах, но в нашем городе, попав в это заведение и получив бумагу на место работы, можно сразу и без работы остаться. В голове хлюпала «Столичная», и умная мысль по спасению никак не приходила. Через какое-то время ко мне подошел пожилой милиционер отстегнул наручник, и увел в другую комнату. Недалеко от него сидела та фельдшерица и читала журнал.
— Как фамилия? — сухо спросил он, приготовившись заполнять протокол.
— Не скажу… — ответил я, не поднимая на него глаз, сидя на стуле с защелкнутыми сзади наручниками.
— А-а-а… ясно… комбинатовский шоколадник! — протянул он.
— Чего? — удивился я.
— Чего… того… деньги гребешь лопатой на своем комбинате, теперь боишься, чтобы не уволили… ничего… другому место уступишь, — ехидничал он, откинувшись на спинку стула. — И не таких заставляли признаваться.
— Да какие там деньги…
— Еще и на талоны жрешь!
— Вам что, талоны нужны? Могу отдать, — ответил я серьезно, без всякого умысла.
Но он почему-то обиделся, треснув меня несколько раз все той же папкой по лицу.
— Галя, глянь на него — издевается, — позвал он фельдшера. Галя, глянув на секунду в мою сторону, отвернулась и стала читать дальше. Она привыкла: таких, как я — здесь много.
— Ты запомни, — начал опять этот гад в погонах, — здесь ты не человек, и делать будешь все, что тебе скажут. Ведь у тебя даже фамилии нет, ты никто… — еще раз папкой шлепнул посильнее.
Когда бьют папкой по лицу это не так больно, просто унизительно, да еще в наручниках.
— Можно воды, — попросил я, страдая от выходящего хмеля.
— Давай фамилию, и потом дам воды, мне некогда с тобой сидеть.
Неожиданно в мою голову приходит мысль, наверное, от воздействия папок. Уткнувшись в пол, начинаю медленно говорить первое, что пришло в голову.
— Женщина! — зову я, и смотрю на нее краем глаза. — Есть место… там никто не живет… даже птиц нет… одни совы летают… там есть нечто такое… это даже нельзя вслух произносить…
— Вы о чем? — она, отставив журнал, смотрит на меня.
— Вы в мистику верите? — посмотрел на нее и произнеся с вызовом.