И снятся белые снега...
Шрифт:
— Да-а, Калянто… — Рыпель прикусил губу, покачал головой. — Выходит, ты… Ну, как тебе сказать… В общем, неприятные ты нам вещи сообщил.
Барыгин оторвался от окна.
— Вот что, товарищи, — решительно сказал он. — Мне ехать надо, а вам спать. Будем кончать разговор.
— Да, надо спать, — согласился Калянто, широко зевая.
Чарэ тоже звучно зевнул, а Рыпель поднялся, взял свой портфель:
— Пойду на катер, скажу, чтоб к отходу готовились.
Он вышел, хлопнув дверью. Барыгин оглянулся
— А в океан не стоит сегодня ходить, пусть люди отдохнут.
— Надо ходить, — возразил Калянто, устало выбираясь из-за стола. — Вода тихо стоит. Когда такая погода будет? Лежбище моржа далеко — на вельботе спать можно. Я тебя провожать пойду, назад вернусь — утро будет. Тогда выйдем.
— Провожать меня не надо, дорогу знаю, — сказал Барыгин. — Вы мне лучше скажите: почему деньги на новый интернат жалеете? Интернат старый, в медпункте теснота, а заявок на строительство не даете.
— Не даем, — вздохнув, согласился Калянто и кивнул на Чарэ: — Он знает почему. Этот год вельботы новые надо, руль-моторы надо, звероферму достроить надо. Это деньги большие берет. Когда сделаем, интернат другой строить можно, целую больницу строить можно.
— Это когда же будет?
— Через два года будет, — подумав, сказал Калянто. — И добавил: — Когда другой председатель будет.
— Другой будет, когда выберут, — ответил Барыгин. — А пока тебе придется. Если на исполком тебя с Чарэ вызовем — не удивляйтесь. Акачу виноват, он человек отсталый, но вы больше виноваты — такие вещи скрывать нельзя. Вы скроете, другие скроют — конца не будет. Разве сам не понимаешь?
— Почему? Я понимаю, — Калянто снова кивнул на Чарэ. — Он тоже хорошо понимает.
Больше Калянто не заговаривал о своем снятии, и Барыгин не возвращался к этой теме.
Они вместе покинули контору, пошли по улице. Калянто не мог изменить давней привычке провожать каждого приезжего, а Чарэ просто было по дороге с Барыгиным, он жил в том конце села, где катер бросил якорь.
Присевшее за сопки солнце, казалось, втянуло туда же все тепло. Стало холодно, изо рта шел пар. Было светло, как и днем, но воздух приобрел стеклянно-голубоватый оттенок.
— Холодно, — сказал Барыгин и потер озябшие руки.
— Есть немножко, — согласился Калянто. — Два часа холод держится, потом солнце тепло даст.
Еще на берегу, когда несли в медпункт Еттувье, а потом и в конторе Калянто хотел спросить Барыгина, откуда тот узнал о случае в седьмой бригаде, да так и не решился. И лишь теперь спросил:
— Ты как про Акачу узнал? Мы это крепко в секрете держали.
— Я все знаю: и про Акачу, и про тебя, и про всех. На то я и председатель райисполкома, — пошутил Барыгин.
— Все знать не можешь, — сказал Калянто.
— Почему? Вот Рыпель, например, говорит: он твою
— Это когда ты в бригаде был? — недоверчиво спросил Калянто.
— Давно, — ответил Барыгин. — Лет десять назад.
— Почему мне не говорил? — удивился Калянто. — Почему не ругал меня?
— А зачем ругать? Я тебя за это ругать не имею права, — серьезно сказал Барыгин. — Я просто спросить тебя могу: где, например, сегодня твоя жена Вуквуна с сыном ночует, если дом на замке, а ключ у тебя в кармане?
От этого вопроса Калянто даже рот приоткрыл — до того он был неожиданным, и так долго собирался с ответом, что Барыгин снова спросил:
— Так где Вуквуна ночует?
— Разве ты видал, когда я замок вешал, ключ в карман ложил? — наконец недоуменно спросил Калянто.
— Видеть не видел, но знаю. Да ты не удивляйся, это все в районе знают. Если кто в Медвежьи Сопки собирается, его предупреждают: председателя дома не ищи, у него на дверях как раз к твоему приезду замок появится. Как думаешь, верно предупреждают? — усмехнулся Барыгин.
— Не знаю… Может, верно, — ответил Калянто, вконец смутившись.
Впереди на пустой улице маячила фигура. Похоже было, что человек топчется на месте.
Однако Коравье не топтался на месте. Он возвращался от Пепеу и шел так, как позволяли его больные старые ноги. Через каждые тридцать-сорок шагов Коравье садился на землю и отдыхал. Собака брела за ним, отдыхала вместе с ним и не всегда охотно и сразу поднималась, когда поднимался Коравье.
Коравье опять присел отдохнуть. К нему подошли трое. Сперва Коравье узнал своего соседа Чарэ, а потом и Калянто. Третий человек был русский, незнакомый.
Чарэ до того удивился, увидев Коравье, что, вопреки своей молчаливости, заговорил первым.
— Куда ты идешь, Коравье? Как ты сюда попал?
Коравье хотел рассказать, но за него ответил Калянто:
— Он у Пепеу был, теперь домой идет. Верно, Коравье?
Все это Калянто сказал по-чукотски и начал было переводить Барыгину, но Барыгин остановил его:
— Я понимаю. Если говорят не спеша, я хорошо понимаю.
Коравье показался Барыгину таким слабым и немощным, что он сказал Калянто:
— Надо отвести его домой. Где он живет?
— Совсем близко, пять домов пройти, — ответил Чарэ и подошел к Коравье: — Пойдем, Коравье, я тебе помогу.
Собака зло зарычала, торчком подняв разодранное ухо и ощетинив жидкую шерсть на загривке.
— Ишь, расхрабрилась! — усмехнулся Барыгин, узнав собаку, с которой столкнулся днем на тропинке.
— Сколько старику лет? — спросил Барыгин, когда, оставив Коравье и Чарэ, они пошли с Калянто дальше.
— Кто посчитать может? Может, сто, может, больше.