И снятся белые снега...
Шрифт:
Острое напряжение, которое до этого владело ею, сменилось вдруг какой-то слабостью. Было стыдно от одной мысли, что Тюриков посмел так поступить. Сейчас надо было сделать одно: встать и уйти, хлопнуть дверью, И еще раз сказать на прощанье, что он негодяй.
Ася спрыгнула с кровати.
«Ничего, что пурга. Как-нибудь доберусь до соседнего дома. Безразлично, кто в нем. Лишь бы здесь не оставаться…»
Она быстро сунула ноги в валенки, одернула свитер, обернула вокруг шеи косу. Сейчас она еще не то скажет этому паразиту.
Скрипнула дверь. Пригнувшись под низкой притолокой, вошел из сеней Тюриков. От холодного воздуха качнулось, задрожало пламя свечки. Ася не решалась выйти на кухню.
«Как я буду смотреть на него?.. Негодяй!..»
В кухне что-то забулькало, запахло керосином.
«Лампу заправляет», — догадалась она.
Ася слышала, как Тюриков закручивал головку лампы, протирал стекло, зажигал спичку.
«Который час?» — подумала она.
Часы мирно тикали под рукавом ее свитера. Стрелки показывали шесть утра. Оказывается, уже утро!
Она решительно шагнула к двери.
Плита горела. Выходит, он топил всю ночь. На полу была свернута его постель: оленьи шкуры и меховой мешок. Тюриков зажигал лампу. Он не обернулся. Лампа сразу разгорелась, не хуже электричества осветила кухню.
— Не делайте глупости, — сказал он обычным, слегка веселым голосом, увидев, что она надевает полушубок. — Там метет хуже вчерашнего! Так что никуда вы не пойдете!
— Пусть вас это не волнует, — холодно ответила Ася.
— Пока вы у меня, я за вас отвечаю.
Заведующий базой как ни в чем не бывало смотрел на нее: как будто ничего и не случилось между ними. Ни замешательства, ни смущения — ничего этого не было на его лице.
— Неужели отвечаете? — едко спросила Ася.
Неожиданно Тюриков засмеялся:
— Ну, допустим, я сделал глупость…
— Слушайте, не притворяйтесь! — оборвала она его. — Скажите спасибо, что я не знаю вашей жены. Я бы рассказала ей, что вы из себя представляете.
— Она не поверит, — по-прежнему весело ответил он. И добавил: — А потом ведь я могу сказать, что вы сами пришли ко мне. Пришла, приставала…
Нет, с таким типом она больше не могла находиться рядом. Она толкнула дверь.
Дверь была заперта.
— Видите, — сказал Тюриков, — вы не уйдете. Ключ у меня в кармане.
Первым желанием Аси было схватить что-нибудь тяжелое и запустить им в Тюрикова. По она решила вести себя иначе. Она решила убить его словами.
— Вы всегда так обращаетесь с женщинами?
— Давайте, Ася, забудем, что было, — неожиданно сказал он. — Если бы вы были старше…
— То что бы было? — с вызовом спросила она.
— Смотрели бы на жизнь проще. — И добавил: — Не боитесь, я не трону вас больше.
Ася молчала. Нет, этого Тюрикова не проймешь никакими словами.
— Все равно о том, что было, никто не узнает, — Тюриков уже сидел на табуретке. — Я не скажу, вам тоже невыгодно
И оттого, что Тюриков произносил все это открыто, ничуть не смущаясь, выдавал свои мысли за непреложную истину, он стал просто невыносим.
«Отличный работник, деловой человек! — вспомнила Ася слова пожилой бухгалтерши торговой базы. И тут же почти грустно подумала: — И такая гадина».
— Вот что, Тюриков… — Она сняла полушубок, повесила на вешалку у порога. — Я, конечно, останусь. Но если вы приблизитесь ко мне, имейте в виду, я плюну вам в лицо.
И она демонстративно уселась за столик — напротив Тюрикова. И смотрела на него тоже демонстративно-вызывающе.
«Ну, какую гадость вы еще скажете? — говорил ее взгляд. — Говорите, пожалуйста. Мне теперь все равно. Я вас презираю».
Тюриков тоже, впился в нее глазами. И в этих глазах тоже был вызов: дескать, попробуй-ка, переубеди меня!
Ася не выдержала этого поединка взглядов, отвела глаза в сторону, а когда снова посмотрела на Тюрикова, увидела самодовольную ухмылку на его лице. И вдруг… Она даже испугалась того, что пришло ей и голову. Она сама не поняла, почему именно в эту минуту вспомнила о фотографии. Фотографии, которая подписана Никите Буренкову… Почерк на фотографии и почерк… анонимного письма… один и тот же почерк.
— Скажите, Тюриков, зачем вы сами на себя писали анонимку?
Лицо Тюрикова стало медленно багроветь: сперва щеки, потом лоб, шея…
— Что?! — глухо опросил он.
— Анонимку, которую я вам читала, — повторила Ася, — ведь вы сами написали?
Руки Тюрикова лежали на столе. И эти руки начали медленно сжиматься в кулаки. Тюриков тяжело поднялся. Огромный, с багровым злым лицом, с большими кулаками, он возвышался над столом в двух шагах от нее. Асе стало страшно.
«Зачем я сказала?.. Зачем?» — было первой ее мыслью в эту минуту. А в следующую минуту она громко произнесла:
— Даже если вы сейчас меня убьете, все равно анонимку писали вы! — Ни один мускул на ее лице не дрогнул, когда она говорила это. — Но вы этого не сделаете, потому что на базе все знают, что я у вас. А потом — убить человека труднее, чем изнасиловать женщину.
Позже она сама удивлялась, откуда взялось у нее в то время столько смелости, откуда появилось такое хладнокровие и такая выдержка.
Рассказывая на следующий день обо всем Бабочкиной, Ася говорила, что в ту минуту она так испугалась Тюрикова, была так уверена, что он набросится на нее с единственной целью — задушить, что начала нести всякую чепуху, лишь бы не выдать своего страха. Но Тюриков не сделал к ней даже шага. Он повернулся и ушел в комнату.