И телом, и душой
Шрифт:
Будет сложно. Будет очень сложно, никто не обещает тебе легкий путь. Но ты справишься, ты сможешь пройти этот путь. Потому что идти по нему ты теперь не будешь в одиночку.
Вместе. Только вместе. Отныне — и навсегда…
22 глава
Не отрекаются любя.
Ведь жизнь кончается не завтра…
Это было странное чувство — вновь возвращаться в родной дом. Он был для нее родным, а потом вмиг стал чужим.
Едва она открыла дверь, на нее подуло прохладой, несмотря на то, что на улице было жарко. А потом — быстрый бег воспоминаний, окольцовывавший ее все больше с каждым новым взглядом.
Дом и для Максима когда-то стал тюрьмой. Без нее — нигде не было спасения, а холодные стены не обволакивали теплом и не ласкали по ночам. Здесь все было пропитано ими — девятью годами прожитого.
Он наблюдал за ней, когда Лена зашла в квартиру. И застыла в двери, будто боясь ступить дальше.
Сердце его сжалось. Она боялась, опасалась вернуться сюда, потому что здесь все напоминало, все било по больному, все калечило и не жалело память, надрывая ее и, будто издеваясь. И это было страшно!..
А ему так хотелось ее защитить, уберечь, обезопасить, сделать для нее хоть что-то, чтобы она начала улыбаться для него. И просто так — улыбаться. Он должен был сделать так, чтобы вспоминания не давили, чтобы сдались, чтобы ушли и забылись. Чтобы они, простив друг друга и себя, смогли их отпустить.
Он подошел к ней сзади, осторожно, едва ступая по паласу, и наклонился, лаская теплом дыхания.
— Не бойся, — проговорил он, коснувшись ее руки, — здесь больше не будет страшно. Я обещаю…
Лена подняла на него глаза, темно-карие, немного испуганные и будто завороженные.
Как много можно было в них прочесть! Максим застыл, пораженный. Вера, надежда, доверие, грусть, облегчение, испуг, неуверенность, но твердость, тихий гортанный крик… Она взывала к нему, она его звала. Чтобы он помог ей со всем этим справиться!
И он не мог не откликнуться на ее немой зов. Как раньше — уже не будет. Он не будет глухим слепцом, он увидит и услышит, если ей понадобится его помощь, и придет к ней. Всегда.
Он лишь крепче сжал ее руку, погладив тыльную сторону ладони большим пальцем. Как приятно вновь касаться ее, ощущать ее нежность, трепет, любовь!.. Он улыбнулся, глядя на нее.
— Здесь больше никогда не будет больно, — проговорил он, поднимая ее руку к своим губам и целуя кожу. — Ты мне веришь?
И она верила. Ей хотелось верить, ей хотелось быть уверенной в завтрашнем дне, в нем, в самой себе!
А ему хотелось подарить ей эту веру, надежду, уверенность. Надежность. Любовь. Все то, что он не отважился подарить ей ранее. То, на что он был когда-то не способен, то, к чему он тогда не был готов. От чего убегал, прятался, сокрушался и винил… всех, кроме себя. А теперь — какая ирония! — винил только себя.
— Пойдем в детскую? — тихо предложил он, глядя прямо ей в глаза.
— Да, — благоговейно прошептала она, сжимая его руку. — Я очень хочу на нее взглянуть.
— Пойдем, — улыбнулся он, потянув ее за собой. — И ты увидишь наш маленький рай, — пообещал он ей.
И когда она застыла в дверях, замерла, ошарашенная, изумленная, будто убитая и воскресшая, он понял, что для того, чтобы увидеть это счастье в глазах любимой женщины, ты сделаешь, что угодно!
— Она великолепна, — прошептала Лена, заходя внутрь, подходя к кроватке, касаясь ручки кресла-качалки.
Максим улыбнулся, ощущая щемящую радость в груди. Прислонился плечом к дверному косяку и даже не двигался, с восторгом и очарованием наблюдая за своей женой. Как она была счастлива!..
Он именно потому и начал делать детскую, не для того, чтобы успокоиться, найти себе занятие или просто произвести на нее хорошее впечатление, а потому, что чувствовал — ей это нужно. Это важно.
И он подбирал обои, мебель, колыбельку и кроватку, даже пуховое одеяло с медвежатами, и неоновые лампочки в виде звезд на потолок. Картинки в рамках, шторы, кресла и игрушки. Наверное, у него был пунктик на игрушках, а, может, ему их не додарили в детстве, но в комнате не было места, где бы не находилась какой-нибудь пушистой, жужжащей или звенящей малютки. Он не знал, зачем покупает так много, но не мог себя остановить. Как только проезжал мимо детского универмага, останавливался и бродил по отделам, выбирая какую-нибудь интересную вещицу. И все с изумлением смотрели ему вслед.
Его малыша еще не было на свете, а он уже привязался к нему. Как-то незаметно для него ребенок стал так же важен, как и для Лены. Он будто чувствовал его скорое появление и волновался в предвкушении.
Когда Лена была далеко, он чувствовал эту ниточку, эту связь, что будто соединяла его с малышом через нее, а когда она вернулась, ощущение связанности, сближенности, сердечной теплоты лишь усилилось. Он мог долго смотреть на ее живот, ничего не делая, лишь улыбаясь, просто представляя, каким он будет — их малыш. И чувствовал себя в такие моменты почти полностью счастливым. Что-то в этом было волшебное, магическое, чудесное. Будто чудо, действительно, спустилось с небес.
Но он чувствовал ее переживания, ощущал ее дискомфорт и легкую неуверенность в том, а там ли она находится, где должна. Видел в грустных глазах, на губах, тронутых легкой улыбкой, чувствовал сердцем, которое нестерпимо болело каждый раз, когда смотрел на нее и видел, как она вздрагивает.
Она так и не смогла избавиться от воспоминаний. В спальню зашла не сразу, а спустя несколько часов. А когда зашла… застыла на пороге, замерла, с изумлением глядя на новую кровать с высокой деревянной спинкой, стоящую по центру, а не в углу, как раньше. И на новые темно-синие гардины, не казавшиеся холодными. И на комод, и на шкаф, и на туалетный столик, поменявшие свое местоположение.