И телом, и душой
Шрифт:
А когда Максим попытался дотронуться до нее, прижаться к ней вновь, притянуть к себе… она словно сошла с ума в одно мгновение. Билась дикой кошкой, вырывалась, будто безумная, кричала и сжималась. А когда заперлась от мужа в ванной комнате, думала, что разлетится на части. Прямо тогда, в ту самую минуту, мгновенно и на осколки, на части, на мельчайшие частички мироздания. Ее крошило, трясло, терзало, ломало и изматывало, но она продолжала дышать.
Да, она продолжала дышать этой болью внутри себя, которая пронзила ее сердце острием ножа.
А он
А через четыре дня она убежала от него, никому ничего не сказав, не посоветовавшись, не рассказав о произошедшей трагедии. Собрала вещи, деньги, сама собралась по кусочкам, разбросанным на ветру, и отправилась в новую жизнь. Где не было его.
И сейчас, истерзанная, раненая птица, вырвавшаяся из золотой клетки, кроме боли и потерянности, она ощущала что-то еще. Ноющее, сковывающее, неприятное и вязкое… чувство разлуки. С надеждой. С мечтой. С обреченной любовью. Которая всегда — всегда! — воплощалась в нем одном.
И вдруг в зияющей темноте, в звонкой тишине, разрываемой лишь ее собственным частым дыханием, Лена услышала… это. Собственное имя. Кричащее, надрывающееся, хрипящее, стон, мольба, просьба, зов.
Дернувшись, девушка стремительно распахнула глаза и приподнялась на своем ложе. Огляделась, чувствуя, как тревожно сильно, быстро забилось ее сердце. Сглотнув, осторожно сползла с дивана и медленно, нерасторопно подошла к окошку, застывшему над потолком.
Посмотрела вверх, на луну, именно в этот момент поравнявшуюся с ней и словно заглянувшую в душу.
Сердце забилось еще сильнее, словно захваченное в плен хронометра. Монотонно, размеренно, остро.
— Где ты?… — прошептала она, коснувшись ставшими вмиг горячими пальцами холода оголенной стены.
Как завороженная, смотрит на светящийся серебристый шаг, повисший над небом, почти не дышит. А в висках вновь и вновь, как удары молота, стучит… ее имя. Лена. Снова и снова, раз за разом. Не переставая.
— Ле-е-ена-а-а!!! — еще один раз, последний, громко, яростно, с болью, из последних сил. Его голос…
И от этого звука она вздрагивает, отскакивает от стены, с колотящимся во всем теле нервной дрожью сердцем смотрит вверх. Беззвучность и немая пустота окутывают, словно шалью. Она замирает лишь на мгновение, чтобы через краткий миг сорваться с места и кинуться на диван, забиться в угол, укрыться одеялом с головой, дышать часто-часто, умолять сердце не стучать так громко, просить память не играть с нею больше. И не спать. Почти до самого утра.
Эта ночь была особенно темной, почти черной, безлунной.
Засунув руки в карманы брюк, Максим, едва держась на ногах от выпитого в этот день спиртного, облокотившись о дверной косяк, чтобы не упасть, смотрел в окно. Дождь колотился о стекло, бился, рвался внутрь, вынуждал спустить стихию в тепло комнаты. Пустой, одинокой комнаты.
Какая пугающая пустота. Какое звенящее одиночество. Какая горящая огнем боль, сжавшая его сердце.
Какая бессмысленная жизнь. Стала теперь. Без нее.
Пошатываясь, сжимая дрожавшими, почти онемевшими пальцами бутылку, мужчина подошел к окну.
— Где ты?… — прошептал он пьяным, но отчетливым шепотом. — Где?…
Что-то сдавило в этот миг его грудь, сжимало тисками, холодило ладони, обездвиживало конечности.
Нарывал и гноился внутри него невысказанный вслух ее ответ.
Наклонившись к полу, он задышал отчаяннее, более рвано, учащенно, словно бы ему не хватало воздуха.
Стиснув зубы, выругался пьяным матом и прислонился горячим лбом к подоконнику, сжав его рукой.
— Где ты?… — вновь повторил он, с трудом поднимаясь на ноги и вглядываясь в жужжащую за окном тьму.
Мрачная, безлюдная ночь отвечала ему немым молчанием и волчьим завыванием ветра.
Вся жизнь перевернулась вверх дном. Сам он ее перевернул? Или кто-то сделал это за него?
Мозг отказывался подчиняться ему, не разыскивал под грудой пережитых лет причины, не строил следствия, не выискивал ошибки и не планировал, как можно их исправить.
Не сейчас, когда все внутри него разрывается от дикого желания узнать, что с ней. Где она…
Голова кружилась. От выпитого алкоголя, который он машинально, скорее автоматически, по инерции, загонял в себя остаток дня, налегая на бутылку с новой силой. Он никогда так много не пил. Последний раз, наверное, пять лет назад, когда сделал еще один шаг в пропасть, встав на путь разрушения себя. И ее тоже.
А сегодня… не сдержался снова. Напился. Но сейчас, как много лет назад, он не чувствовал облегчения. Наоборот, вся сила вины, предательства, раскаяния и глухого отчаяния открыто предстала перед ним.
Вся тяжесть содеянного давила на него, прессовала, топтала и убивала. Как он убивал ее все эти годы.
Он не верил, что она ушла. Очень долгое время не верил. А потом, оказавшись один в пустой квартире, наедине со своими рокочущими в голове мыслями, разъедавшими его кислотой, вдруг понял, осознал.
Ушла. От него ушла. Сбежала, ничего не сказав, никого не предупредив. Прокляла его. Не простила.
— Ле-е-ена-а-а!!! — закричал он, срывая голос, сильно, громко, с отчаянием в голосе. — Ле-е-ена-а-а!.. — почувствовав собственное бессилие, прислонился спиной к стене и медленно скатился по ней вниз, опускаясь на колени и зажимая горящие огнем щеки холодом ладоней и стеклом бутылки.