И ветры гуляют на пепелищах…
Шрифт:
— Ты хочешь, чтобы я католиком стал, что ли?
— Не обязательно. Признав истинного бога, человек может совершать угодные ему дела и служить рыцарям девы Марии разными способами.
— Это чтобы я им служил?
— Надо думать, ты не знаешь, что тот, кого ты пустился искать из Полоцка, находится в этом самом подвале?
— Владетель Висвалд!
— Владетель поверженной в прах перед господом и богоматерью земли Герцигской Висвалд, именно.
— Жив! Висвалд герцигский жив!
— Еще дышит, — прервал Пайке восторги Юргиса. — Висвалд, враг христианской
— Разве же он враг христианства?
— Владетель Герциге всегда был врагом слова божия, а еще больше — братства святой Марии. — Казалось, устами Пайке воистину заговорил католический монах. — Герциге всегда была угрозой и ловушкой для всех, живших вдоль Даугавы, крещеных и некрещеных. Владетель постоянно разжигал вражду и войны против рижских властей, Висвалд отвергал союз и дружбу с ними. Пора бы тебе знать это.
Юргис промолчал.
Итак, владетель Висвалд — тут, по соседству, в каменном мешке. И Пайке его поносит. Болтает, что Висвалд разжигал вражду… Ну, сказали бы это захватчики — тевтоны или хотя бы продавшийся им вотчинник… Но вольный латгал Пайке, честно проживший свой век старик?..
Пайке, видимо, истолковал молчание Юргиса по-своему. Может быть, как признак появившихся сомнений или страха.
— Я мог бы попробовать помочь тебе сделать шаг по пути раскаяния. Мог бы воззвать к благородству рыцарей, чтобы они дали тебе больше свободы. Ну, хотя бы позволили встретиться с кем-нибудь с воли. Если бы ты нашел, как отблагодарить главу воинов или высокого прелата. В Гедушах мне довелось слышать, что в Бирзаках тебе прислуживал какой-то латгальский паренек. Я мог бы переговорить с ним. Надо только знать, где можно его найти. Я бы мог еще просить рыцаря, в чьей власти находятся заточенные здесь люди, чтобы он позволил тебе приблизиться к клетушке Висвалда, побыть с ним. Надо думать, поповичу хочется свидеться с владетелем? Было ведь у тебя такое желание, когда ты покидал Русь?
— Было.
— Так что пораздумай.
Пайке не стал торопить с ответом. Можно и подождать… Он повернулся и вышел из клетушки.
Дни тянулись, словно пауки, выползавшие из своего убежища на раскинутую в отдушине, под самым сводом, паутину. Находилась она так высоко от пола, что, лишь подпрыгнув, можно было дотянуться до нее кончиками пальцев. Чтобы отвязаться от кошмарных видений, одолевавших его, когда сгущался мрак, Юргис расхаживал по клетушке: два шага вдоль одной стены, полтора — вдоль другой. Иногда останавливался, трогал рукой стену в том месте, где день назад (или, может быть, неделю?) кто-то пытался подать весть о себе. Перед тем, как пришел Пайке и стал склонять к предательству.
Да, к предательству. Иначе это не назвать. Пришел вместе со стражей, свободно разговаривал с Юргисом, советовал, чтобы Юргис добровольно выдал ему, где скрываются вольные люди, побуждал человека, ненавидящего поработителей родной земли, юлить перед осквернителями ерсикских святынь — тогда, мол, выживешь… Будешь дышать, говоря словами Пайке. Дышать, ходить, есть хлеб, выращенный честными хлебопашцами, пить прозрачную воду из
«Если бы мать моя вскормила меня сывороткой вместо молока… Если бы рос я среди угнетенных, стенающих рабов… Если бы так». — Но Юргис не привык подчиняться принуждению, когда сильные пускают в ход кулак, да еще в железной рукавице. Он привык равняться на тех, кто не признает жизни ради себя одного, кто знает, что такое доброта, кто находит радость в честном труде и сердечной чистоте.
Так не только Юргис думал. Подобные мысли излагали и святые чудотворцы, и хранители прадедовских заветов. Те же мысли — в книгах, что читаются ищущими истину.
«Познай самого себя», — было написано на камне в храме древних греков, посвященном богу Аполлону. «Познай самого себя, чтобы стать лучше», — так истолковывали эту надпись греческие мудрецы. Переписывая в Полоцком монастыре русские летописи, иные любители древней мудрости пускались рассуждать о смысле жизни человеческой. Словно бы не про них писана заповедь царьградской церкви: «Верь всемогущему!» Что остается нетленным, после того как человек завершает свой земной путь? Что хотя бы как едва теплое дыхание доносится до тех, кто родится и будет жить после него? Теплое дыхание…
Дни наползали и уходили.
Потом в клетушку, где находился Юргис, бросили второго узника. Не втолкнули, не внесли — бросили. Два стража перетащили через порог обмякшее тело и швырнули на пол, словно мешок половы в овине. Был полдень, свет зимнего солнца, проникавший в отдушину, позволил видеть происходившее в каморке.
Узник был крепко избит. Одежда разодрана в клочья. Похоже, прежде это были вышитая рубашка и кафтан, но с них успели содрать всю медь, все вышивки — все, чем гордится свободнорожденный, когда выходит на люди. Волосы незнакомца слиплись в грязно-рыжий, вымазанный кровью колтун. В крови были лицо, шея, руки. Руки эти, казалось, побывали между вращавшимися жерновами — тяжелыми, грубыми жерновами.
Юргис перевернул избитого на спину, подложил под него тощий мешок с трухой, на котором спал, обрызгал водой губы, шею, стал растирать грудь, пытался вернуть страдальца в сознание. Юргису случалось видеть, что лекари так поступали с хворыми. И все повторял ему на ухо — Проснись!
Чужой, однако, глаз не открывал и не отзывался.
— Колесо возмездия может зажать пальцы в тиски, распорядиться участью любого слуги сатаны. Любого, кто противится увещаниям святой церкви, — прозвучало за спиной.
Дверь каморки отворилась и внутрь протиснулись Пайке и здоровенный монах с темным, словно опаленным лицом.
— Для каждого грешника наступит однажды миг, когда станет он взывать к небу: «Для чего вышел я из утробы, коль вижу труды и скорби и дни мои исчезают в бесславии?» И дни его станут исполнены ужаса. Ибо господь с высоты не спросит о нем, и сияние не распространится на него… — молвил монах густым голосом.
Пайке приблизился.
— Ты еще не видел владетеля Висвалда, попович. А в прошлый раз даже не откликнулся на предложение.