И все-таки орешник зеленеет
Шрифт:
— Полагаю, фамилию вашего юриста вы тоже не можете назвать?
Он не издевается надо мной. Он встревожен, и я понимаю, что он не хочет совершить ошибки, отказывая мне в том, на что я, может быть, имею право.
— Вы позволите,
Он выходит из кабинета, конечно чтобы позвонить в высшие инстанции, не знаю кому. Это продолжается долго. Я слышу негромкий разговор, но не могу различить слов.
Он возвращается, и видно, на душе у него стало легче.
— Думаю, что можно будет произвести запись. Я велю зарегистрировать на отдельном листке, пока полиция не удостоверится в том, что никто не заявлял об исчезновении ребенка… Спешу добавить, это простая формальность… У вас внизу есть свидетели?
— Мой шофер, он в машине…
— Наш служащий достанет второго… Вы знаете, как это делается?.. Их всегда здесь двое или трое, они ждут там, в маленьком баре по соседству…
Уф! Он провожает меня, пожимает мне руку. Когда я возвращаюсь в Отдел записи гражданского состояния, служащий смотрит на меня с большим уважением.
— Мне сказали, что у вас нет свидетелей? Если желаете, я вам сейчас их достану…
Он звонит по телефону из глубины комнаты.
— Алло, Гастон?.. Это Жермен… Да… Двоих… Сейчас… Срочно…
Я даю каждому по сто
Выхожу из мэрии на залитую ярким солнцем улицу. Я в пиджаке. В первый раз в этом году — март был холодный и неприветливый. Делаю знак Эмилю не открывать дверцу. Мне хочется пройтись.
— Я вернусь пешком…
Ну вот! У меня появился еще один сын! И этот уж будет жить со мной, в моем доме. Не знаю почему, я чувствую не просто радость, но словно освобождение…
Я не стараюсь разобраться в своих чувствах, не задаю себе вопросов. Я будто сбросил с себя какую-то тяжесть.
Иду быстро. Давно мне уже не шагалось так легко. Иногда останавливаюсь и смотрю на витрины улицы Риволи.
Сейчас позвоню Натали и сообщу ей приятную новость. Теперь она еще больше старается походить на взрослую и очень горда собой.
— Раз я его не кормлю, может быть, мне поехать в Сен-Тропез, к Жан-Люку и остальным?
Я вспоминаю свою прогулку вдоль Марны, дорогу меж двух откосов, вспоминаю о том, как я посмотрел вверх, и о фразе, которая невольно пришла мне на ум:
«И все-таки орешник зеленеет»…
Вандомская площадь прекрасна. И окна там, наверху, тоже.
— И все-таки орешник…
Я вхожу в квартиру и слышу крик ребенка.