И я там был..., Катамаран «Беглец»
Шрифт:
Ребенок сидел в шезлонге с пустой бутылкой на коленях и листал журнал «Знание — сила». Увидев меня, он сказал «спасибо», сунул часы в карман, бутылку — за пазуху и, как ни в чем не бывало, сиганул вниз с холма.
Я снова подумала: «Ну, прямо помешались все на этих бутылках! Что-то здесь действительно не так…» Хотела было окликнуть Димку, но передумала и решила сама посмотреть, что они там выделывают, мои дети.
Ковыляя за Димой, я сердилась и проклинала свою несчастную ногу. Она здорово болела. «А ты бегай больше! Мозги — совсем уж набекрень!.. — ворчала я на саму себя. — Вот сломается по новой от всей этой кутерьмы!..» Однако я не исключала, что нога болит и просто — к перемене погоды…
Рожь
Все они сидели прямо на голой земле. Между полем и березовой рощей тянулась противопожарная полоса, когда-то пропаханная, но уезженная тракторами. Спотыкаясь о комья засохшей глины, я подошла к племянникам и глянула, наконец, через их плечи на то, что так их привлекало. И тогда я увидела… Эту самую глинистую полосу-дорогу поперек — от поля до леса — пересекала какая-то широкая расщелина, словно изрядная трещина в земле. А дети мои сидели с обеих сторон на корточках и, нагнувшись, внимательно смотрели в глубь этой самой трещины.
Наташа сосредоточенно бросала монетки. Очередная копейка выскальзывала из ее пальцев, но не проваливалась в темноту, а как бы прилипала к одной из стенок, точно к магниту. Медная проволочка, подвешенная на нитке, тоже отклонялась в эту сторону. А вокруг — чего только не было разбросано! Катушка из-под ниток, гвозди, шнурки от ботинок и даже сачок с дохлой ящерицей. Валялся тут и букет нарциссов столетней давности.
Издали мне показалось, что трещина похожа на одну из тех — только во много раз увеличенную, — какими покрывается жирная корка высохшей грязи. Теперь же я заметила, что стенки трещины выглядят необычно: будто оплавленные, со светлым металлическим блеском, они плавно закруглялись книзу… но до какого уровня и где был этот низ, сказать было нельзя. Освещалась трещина не до дна, а сантиметров на двадцать пять вглубь, так что в пространстве света уместилась бы только Наташина рука по локоть. А дальше трещина обрывалась в бездонную темноту.
Что-то напомнила мне эта трещина, на что-то была она похожа… И я вспомнила. Однажды, когда я болела, еще зимой, я подолгу просто так смотрела в окошко. На низкие тучи, на серый, вымокший в оттепели район новостроек, на лежалый, тусклый, как небо, снег… И, глядя раз из окна, я заметила одну странную вещь. На стене стоявшего напротив пятиэтажного дома, когда выходило солнце, видна была тень будто от подвешенной вертикально веревки. Веревки толстенной, каких, наверное, и не бывает. Тень металась на ветру, ее трепало и качало. Только оставалось совсем неясно, к чему же могла быть привязана эта веревка, и, главное, едва солнце пряталось, черная извивающаяся полоса исчезала. Словом, это могла быть только тень. Тень от чего-то такого, что, по всем моим расчетам, привязано невесть к чему прямо в воздухе между моим и тем домом. Разумеется, это был полнейший бред!
Полоса тени была широковата, и все мои логические построения вели к одному: там, над пустырем между двумя домами, висит этакая извивающаяся на ветру, невидимая «сосиска», которая, не отражая, пропускает сквозь себя все лучи и остается прозрачной. Но когда солнце все-таки выходит, дает на стене противоположного дома свою собственную тень… «Бывает ли такое в природе?» — думала я, и в этот момент в дверь позвонили. Проведать меня пришел Алесь. Я тотчас устроила ему экзамен: заметит или не заметит? За стол у окна усадила, чашки поставила, а сама — на кухню, подольше варить кофе! Знала: тотчас же уставится на пустырь, вид из окна ему почему-то очень нравился… А когда вошла, чуть не выронила кофейник! Вид у Алеся был безумный… Вскочил, схватился руками за голову и смотрел на
И вот теперь эта трещина… Я вытянула голову над спинами экспериментирующих племянников, чтобы лучше видеть… «Мировая катастрофа! — зазвучало, откуда ни возьмись, в моем мозгу. — Вселенная дает микротрещины!» А почему бы и нет?..
Вогнутые стенки трещины матово серебрились, поблескивали. Словно длинный-длинный рыбий пузырь лежал поперек дороги! Мне вдруг показалось, что та «веревка» и эта «трещина» могут быть в общем-то и одной природы! Ведь обе они не укладывались ни в какие привычные стереотипы! Я подумала: «А что, если тогда, зимой, — тоже была трещина?
Треснуть может земля в засуху, даже земной шар, даже… атмосфера. И даже — Вселенная! Разбегутся галактики, растягивая каждая на себя пространство, и лопнет оно, и будет внутри той трещины абсолютнейшее ничто на тысячи световых лет! И в каждой такой вот трещине — особая «пустота», построенная по своим законам…»
И снова встала перед глазами та черная раскачивающаяся веревка… Что увидел Алесь — я так и не решилась спросить. Тогда я сразу посмотрела в окно, но на доме уже не было никакой тени. А он вдруг успокоился и как ни в чем не бывало тотчас же перевел разговор на другое. Прочитал накануне «Раджа-йогу» и начал мне цитатами голову задурять… А знаешь, говорит, про материю-то и энергию не Гегель выдумал! Еще за тысячи лет до него древние индийцы похоже себе представляли: вначале не было ничего. Только энергия. Это уж потом, из ее движения, возникла материя, а поскольку все развивается циклично, к концу очередного цикла материя опять исчезает и все превращается в потенциальную энергию… Термины называл, но все они из головы сразу выветрились. Потом он словно спохватился, заспешил уходить, но я-то в окно видела… Долго еще бродил там по пустырю, в снегу по колено, руки вверх поднимал, подпрыгивал, будто в воздухе что-то хотел поймать… После того впервые и заболел серьезно…
Катя вскрикнула. Все смотрели, как безжизненно вдруг застыла гусеница, которую Ната медленно опускала в трещину на тонкой щепке. Судорога пробежала по зеленому тельцу. Оно чернело буквально на глазах. Гусеница только начинала подтягивать заднюю часть брюшка, выгнув спину горбом, да так и осталась в этой позе, когда засунули ее в «камеру смерти».
Нежная коричневая шкурка на другой стороне щепки обуглилась, свернулась черными хлопьями и, невесомо кружась, исчезла в темноте трещины…
Тельце гусеницы беззвучно лопнуло и рассыпалось, точно сухой дождевик, на который наступили ногой.
Это было уже вовсе не смешно, и «эврика» кричать не хотелось.
— А пальцы туда не надумали сунуть? — спросила я обеспокоено.
— Нет, пальцы туда нельзя, — сказала Наташа очень серьезно и вытащила пустую щепку, которая выглядела теперь наполовину обугленной головешкой.
— Все, малые! Пошли! — сказал тут Виктор по-взрослому строго. — Вам сказано было — ненадолго! Людям ведь мешаем!
— Не тебе, а Димке разрешили! — запротестовала Катя. — И не командуй!
Но тут подошел Дима и тоже сказал:
— Хватит. Им надо уже чинить.
Димка стоял, повернув голову в сторону старого ратомского леса, явно высматривая что-то, и торопил племянников. Вдалеке на дороге показался человек с сеткой бутылок. Тоже в тренировочном костюме и зеленом платке, как наш вчерашний знакомец.
«Да что у них у всех зубы болят, что ли? — подумала я, вздыхая. — Что за мода в платках ходить?» И бутылки эти с ума меня сводили окончательно. Я решила все, наконец, выяснить.