И.А. Гончаров
Шрифт:
Именно в это время, в атмосфере острой нервозности, на романиста обрушилась еще одна невзгода — возник конфликт с Тургеневым.
Почва для этого конфликта была в известной мере подготовлена уже раньше. Гончаров, мучительно вынашивавший идеи и образы романа «Обрыв» (тогда он назывался «Художник»), в кругу друзей-литераторов часто делился своим замыслом — «рассказывал все до подробности Боткину, Дудышкину, Дружинину и более всего одному, еще живому литератору» [158] , то есть Тургеневу, как человеку «тонкого критического ума».
158
Это
Последнее из этих обстоятельств сыграло в дальнейших отношениях Гончарова и Тургенева роковую роль.
Осенью 1858 года Тургенев привез из Спасского рукопись «Дворянского гнезда» и читал ее среди друзей. Присутствовал на этом чтении и Гончаров. Уже тогда, видимо, у него возникли подозрения, что Тургенев заимствовал кое-что из его замысла «Художника». Однако хорошие приятельские отношения между ними продолжались и после этого. Гончарова многое влекло к Тургеневу, он всегда и раньше дружелюбно относился к нему, несмотря на обидные для его самолюбия шутки и мнения Тургенева.
Подозрения снова разыгрались у Гончарова, когда он прочитал «Дворянское гнездо» в журнале. В посланном Тургеневу письме он обвинил его в заимствовании некоторых положений из «программы» своего романа. Автор «Дворянского гнезда» ответил ему, что не думал заимствовать что-нибудь умышленно, но, возможно, отдельные моменты могли произвести на него глубокое впечатление и бессознательно повториться в его романе.
Такое признание Тургенева, а также то, что он выбросил из романа одну «похожую» сцену, на время успокоило Гончарова, но вместе с тем как бы подтвердило справедливость его подозрения.
Вскоре он опять послал Тургеневу (в Спасское) крайне раздраженное письмо, в котором тот квалифицировался, по словам самого Тургенева, как «присвоитель чужих мыслей (plagiaire), болтун и лгун». Примирительный ответ Тургенева обезоружил Гончарова, гневное волнение его быстро улеглось. Он писал Тургеневу, что письмо по поводу «Дворянского гнезда» было исключительно вызвано стремлением предупредить всякие кривотолки на его, то есть Гончарова, счет в будущем, и дело тогда не дошло до открытого столкновения.
В конце апреля они снова встретились. Гончаров присутствовал на прощальном обеде в честь Тургенева, уезжавшего за границу. По поводу этих проводов Гончаров 30 апреля 1859 года писал Анненкову в Симбирскую губернию:
«Мы с ним как будто немного кой о чем с живостью поспорили, потом перестали спорить, поговорили покойно и расстались, напутствовав друг друга самыми дружескими благословениями у Донон и Дюссо» [159] .
Эти дружелюбные строки Гончарова позволяют видеть, как относился Гончаров к Тургеневу в моменты душевного спокойствия, которое как раз в то время вернулось к нему. Этому в немалой степени способствовало появление статьи Добролюбова «Что такое обломовщина?» и успех «Обломова», хотя и несколько запоздавший, в публике.
159
См.
Судя по письму Гончарова к Анненкову, в котором раздор с Тургеневым обрисован в весьма безобидной форме («как будто… живо поспорили»), он тогда избегал широкой огласки своего столкновения с Тургеневым. Более откровенно он рассказывал о происшедшем близким ему людям, в частности своему другу И. И. Льховскому. 20 мая 1859 года он писал ему, что у него с Тургеневым было «крупное объяснение» по поводу двух «неласковых» его писем, посланных Тургеневу, но что все «кончилось прочным, кажется, миром».
Действительно, тогда казалось, что конфликт между Гончаровым и Тургеневым, к взаимному удовлетворению сторон, был полностью и навсегда нежит.
Летом 1859 года Гончаров со «Стариком» и «Старушкой», то есть с Владимиром Николаевичем и Екатериной Павловной Майковыми, направлявшимися в Киссинген, вновь едет за границу — в Мариенбад, где год тому назад он так успешно работал над «Обломовым». Собираясь в дорогу, он сообщал И. Льховскому: «Еду и беру программу романа, но надежды писать у меня мало: потому что герой труден и не обдуман и притом надо начинать. Если напишу начало, то когда будет конец? Здесь, в службе, и думать нельзя. И так приливы одолели».
Действительно, «на службе» в Петербурге, Гончарову «и думать нельзя» было о систематической и плодотворной творческой работе, — цензорство поглощало почти все силы и губительно действовало на здоровье. Однако слова Гончарова «надо начинать», то есть начинать роман, видимо, не следует понимать слишком буквально. Начало было сделано раньше. В 1857 году он друзьям уже «читал на выдержку отдельные главы».
В таком положении находился «Обрыв» к моменту отъезда Гончарова в Мариенбад летом 1859 года.
Поездка эта не оправдала надежд писателя. Лечение не приносило пользы, и здоровье Гончарова не только не улучшилось, но даже несколько ухудшилось. В состоянии упадка духа он писал Ю. Д. Ефремовой из Мариенбада, что ко всему у него произошло «общее охлаждение», что лета, недуги и разные досады много изменили его характер, что нынче он не смеется, шутка с языка нейдет. «Я не живу, а дремлю и скучаю, прочее все кончилось», — скорбно признается он ей.
Будучи больным, Гончаров порывался писать, но из этого ничего не выходило. Он горестно жаловался на утерю творческого «вдохновения» и говорил, что бросил «литераторствовать» — «решительно бросил и навсегда».
Однако по возвращении из-за границы в Петербург Гончаров принял другое решение — бросил не творчество, а службу, цензорство.
В январе 1860 года он подал прошение «об увольнении» от службы по причине болезни. Председатель цензурного комитета, ходатайствуя перед министром народного просвещения об удовлетворении этой просьбы, между прочим, отмечал, что «потеря г. Гончарова, как одного из просвещеннейших и полезнейших его деятелей, будет, конечно, в высшей степени ощутительна; он соединял в себе редкое умение соглашать требования правительства с современными требованиями общества».