И.Ефремов. Собрание сочинений в 4-х томах. т.2
Шрифт:
Обитатели древнего Крита будто предчувствовали, что их высокая культура погибнет от ужасающих землетрясений и приливов. Откуда они взялись, эти ее отдаленные предки? Откуда пришли, куда исчезли? Из того, что знала она сама в мифах, что рассказывал Неарх своим двум зачарованным слушательницам, прекрасные, утонченные люди, художники, мореходы, дальние путешественники жили на Крите еще тогда, когда вокруг бродили полудикие предки эллинов. Будто покрытая пряно пахнущими цветами магнолия внезапно выросла среди распластанных ветром сосен и ядовитых зарослей олеандра. Необъяснимо тонкая, поэтическая красота критской культуры
Вошла Клонария — юная рабыня, встряхивая коротко стриженными жесткими волосами.
— Там пришел этот… — Голос девушки дрогнул от глубоко укоренившейся ненависти к торговцу человеческим товаром.
Таис вернулась к жизни.
— Возьми шкатулку с деньгами, отсчитай на три мины сов и дай ему.
Рабыня засмеялась. Таис улыбнулась и жестом приказала ей подойти ближе.
— Посчитаем вместе. Три мины — сто восемьдесят драхм. Каждая сова — четыре драхмы, всего сорок пять сов. Поняла?
— Да, кирия. Это за фиванку? Недорого! — девушка позволила себе презрительную усмешку.
— Ты мне стоила дороже, — согласилась Таис, — но не суди по цене о качестве. Могут быть разные случаи, и если тебя купили дорого, то могут продать и подешевле…
Не успела Таис закончить фразы, как Клонария прижалась лицом к ее коленям.
— Кирия, не продавай меня, если уедешь. Возьми с собой!
— Что ты говоришь? Куда я уеду? — удивилась Таис, отбрасывая со лба рабыни ее спустившиеся волосы.
— Может быть, ты уедешь куда-то. Так думали мы, твои слуги. Ты не знаешь, как будет ужасно оказаться у кого-то другого после тебя, доброй, прекрасной.
— Разве мало’на свете хороших людей?
— Мало таких, как ты, госпожа. Не продавай меня!
— Хорошо, обещаю тебе. Возьму с собой, хотя я никуда не собираюсь ехать. Как фиванка?
— После того как ее накормили, мылась так, что извела всю воду на кухне. Теперь спит, будто не спала месяц.
— Беги, торговец ждет. И не тревожь меня больше, я усну.
Клонария быстро отсчитала серебро и весело, вприпрыжку побежала из спальни.
Таис перевернулась на спину и закрыла глаза, но сон не приходил после ночного путешествия и взволнованных разговоров с подругой.
Они причалили к кольцам Пирейской гавани, когда порт уже кипел деятельностью. Оставив лодку на попечении двух друзей, Таис с Эгесихорой, пользуясь относительной прохладой левконота — «белого» южного ветра, расчистившего небо, пошли вдоль большой стой, где торговля была уже в полном разгаре. У перекрестка дорог Фалеронской и Средостенной Пирейской находился малый рынок рабов. Вытоптанная пыльная площадка, с одной стороны застроенная длинными низкими сараями из неотесанных камней, сдававшимися внаем работорговцам. Грубые плиты, истертые бесчисленными ногами доски помостов вместо обширного возвышения из светлого мрамора под сенью крытой колоннады и огороженных портиков, какие украшали большой рабский рынок в пятнадцати стадиях выше в самих Афинах.
Обе гетеры равнодушно направились в обход по боковой тропинке. Внимание Таис привлекла группа тощих людей, выставленных на окраине рынка, на отдельном деревянном помосте. Вне сомнения, это были эллины и, следовательно, фиванцы. Большинство жителей разрушенных Фив было отправлено в дальние гавани и давно продано. Эту группу из четырех мужчин
У могил Херонеи великолепный сидящий мраморный лев поднял свою лапу, как памятник фиванским воинам, павшим в несчастной битве. А сейчас — две женщины стоят на помосте, кое-как обмотанные вокруг бедер грязными тряпками.
Перед помостом остановился высокий человек, с напудренным лицом, окаймленным густейшей бородой в крупных завитках, видимо, сириец. Небрежным движением пальца он велел торговцу вытолкнуть вперед младшую из женщин, остриженные волосы которой густым пучком лежали на затылке, перехваченные вокруг головы узкой синей лентой. По пышности и густоте пучка на затылке Таис определила, каких великолепных кос лишилась фиванка, красивая и гордая девушка лет восемнадцати, обычного для эллинок небольшого роста. Увлекаемая за руку торговцем, другой поддерживая спадавшее тряпье, она нехотя переступила пыльными босыми ногами с породистыми щиколотками и высоким подъемом.
— Цена? — важно бросил сириец.
— Пять мин, и это даром, клянусь Афиной Алеей!
— Ты обезумел! Она — музыкантша или танцовщица?
— Нет… но девственна и очень красива.
— Сомнительно. Военная добыча… взгляни на очертания бедер, груди. Плачу мину, ладно, две — последняя цена.
Возмущенный или хорошо притворяющийся торговец подскочил к девушке, ударил пальцами по поднятым вверх девичьим соскам ее грудей, заставив их упруго затрепетать. Девушка яростно оттолкнула торговца, отворачиваясь от жадных глаз, и продолжала цепляться за одежду.
— Что-то неладно, чувствую! — воскликнул опытный сириец. — Такую рабыню не будут продавать в Пирее, а поставят в Афинах. Ну-ка обнажи ее!
Торговец не шелохнулся, и покупатель сам сдернул последний покров рабыни. Она не отпускала ветхую ткань, другой рукой прикрывая лоно, и повернулась боком. Сириец ахнул. Прохожие и зеваки громко захохотали. На круглом заду девушки красовались вздувшиеся полосы от бича, свежие и красные, вперемешку с уже поджившими рубцами.
— Ах ты плут! — крикнул сириец, видимо хорошо говоривший на аттическом наречии. Схватив девушку за руку, он нащупал на ней следы ремней, стягивавших тонкие запястья. Тогда он приподнял дешевые бусы, нацепленные на шею девушки, чтобы скрыть следы от привязи.
Опомнившийся торговец встал между сирийцем и рабыней.
— Пять мин за строптивую девчонку, которую надо держать на привязи! — негодовал сириец. — Меня не проведешь. Годится только в наложницы, да еще возить воду. После разгрома Стовратных Фив девушки здесь подешевели, даже красивые, — ими полны дома во всех портах Внутреннего моря.
— Пусть будет три мины — совсем даром, — сказал присмиревший торговец.
— Нет, пусть платит тот, кто захотел избавиться от неудачной покупки этого сброда, — сириец показал на фиванцев. Призадумался и сказал: — Дам тебе половину, подумай — девяносто драхм. Беру для своих матросов на обратный путь. Я сказал последнюю цену! — И сириец решительно шагнул к другой кучке рабов, сидевших на каменном помосте в нескольких шагах от фиванцев. Торговец заколебался, а девушка побледнела, вернее посерела сквозь пыль и загар, покрывавшие ее измученное гордое лицо.