И.Ефремов. Собрание сочинений в 4-х томах. т.2

Ефремов Иван Антонович

— Я знаю про стоиков, отец.

— Есть и более древние учителя. Ты вспомнишь о них, когда будешь размышлять на досуге.

— А наши прекрасные боги… — начала было афинянка.

Жрец предостерегающе поднял руку.

— Я не касаюсь твоих олимпийцев, прежде чуждых нам, хотя в последнее время верования Эллады и Египта начали сливаться в общих божествах. Не трогай их и ты. Понимание требует многих лет раздумий и ломки прежних чувств, а поспешность приведет лишь к одному — утрате веры в жизнь, человека и будущее. Будь осторожна!

Таис поцеловала руку старого жреца и вернулась к ожидавшей ее колеснице.

Сборы в путь прошли незамеченными. Все же распространились слухи об отъезде царицы в Александрию, к царю и мужу. Вместе с Таис покидало Мемфис хорошо устроенное здесь семейство Ройкоса. Покидало без сожаления,

ибо глава семьи и старшая жена не могли расстаться с хозяйкой, а финикиянка рвалась к морю. Ехала и няня Ираны — молодая полуэллинка-полуливийка, достаточно образованная. Она не была рабыней, но привязалась к девочке и заглядывалась на старшего сына Ройкоса. Накануне отъезда Таис повезла еще слабую Эрис кататься среди цветущих лотосов. Лодка бесшумно скользила по широкой протоке-озеру, с шуршанием вторгаясь в заросли голубых цветов и крупных толстых листьев. Когда-то давно здесь так же цвели лотосы и они плыли на лодке вдвоем с Менедемом. Разве ее царская привилегия — роскошный раззолоченный челн, полосатый навес от солнца, вышколенные нубийские рабы-гребцы — лучше, приятнее? Никогда! Юные люди, стремясь к высокому положению, не знают о цене, которую заплатят. Не подозревают, что молодость кончается и придет время, когда они готовы будут отдать все приобретенное, чтобы вернуть счастливые часы их внешне простой, а душевно глубокой жизни, с захватывающими переживаниями юности! Может статься, власть и богатство ослепит их и забудется все прошлое? Кажется, так и есть у многих людей, ну и пусть они будут счастливы! А ей нет сейчас большей радости, чем смотреть на оживленное красотой цветов исхудалое лицо Эрис, слушать вскрикивания и всплески рук восхищенной Ираны… Прощание с Египтом останется в памяти прекрасным.

Вопреки секрету отъезда и раннему часу, громадная толпа мемфисцев явилась проводить Таис. Искренне огорченные, люди призывали ее возвращаться скорее. В воду и на корабль летели сотни венков из священного лотоса, цветы которого разрешалось рвать лишь для таких исключительных случаев. Тихо отчалило судно, плеснули весла, отошли за корму дома, храмы, потом и пирамиды. Больше Таис никогда не увидит странного древнего города, взявшего у нее столько чувств и лет жизни. Не побывает в убежище философов — храме Нейт. Снова «тон зона» — навсегда!

Глава семнадцатая

АФРОДИТА АМВОЛОГЕРА

Александрия поразила Таис невероятной скоростью постройки. За те несколько лет, которые она безвыездно прожила в Мемфисе, город стал больше древней столицы Египта, обзавелся прекрасной набережной, по вечерам заполненной шумной, веселой толпой. Множество судов покачивалось в гавани, а поодаль поднимался над морем фундамент исполинского маяка, заложенного на Форосе. Город не был египетским. Таис нашла в нем много сходства с Афинами, возможно намеренного, а не случайного. Даже стена, подобная Керамику, отделяла амафонтскую часть города от домишек Ракотиса. Здесь тоже писали приглашения известным гетерам, как в Афинах, Коринфе и Клазоменах. Мусей и Библиотеку Птолемей строил прежде всех других, и они возвышались над крышами, привлекая взор белизной камня и простотой архитектуры. Пальмы, кедры, кипарисы и платаны поднялись в садах и вокруг домов, розовые кусты заполнили откосы возвышенной части города. Всего прекраснее для Таис было сияющее синевой море. В просторе его шумящих волн развеивалась усталость однообразия последних лет и тревога, порожденная неопределенностью будущей жизни. Теперь она никогда не расстанется с морем! Сдерживая желание тут же броситься в зеленую у берега воду, она пошла прочь от моря, к холму с усыпальницей Александра. Таис сняла все знаки царского достоинства, и все же прохожие оглядывались на невысокую женщину с необыкновенно чистым и гладким лицом, правильность черт которого удивляла даже здесь, в стране, где свойственные древним народам Востока и Эллады чеканные красивые лица не были редкими. Что-то в походке, медноцветном загаре, глубине огромных глаз, фигуре, очерчивающейся сквозь хитон тончайшего египетского льна, заставляло провожать ее глазами: мужчинам с внезапной тоской, женщинам — с ощущением превосходящей силы. Позади прихрамывал Ройкос, плечом к плечу со старшим сыном, вооруженные и бдительные, поклявшиеся Эрис не зевать по сторонам.

Как и несколько лет назад, афинянка подошла к искусственному холму из морской гальки, скрепленному

известью и обложенному плитами серого сиенского гранита. Портик из массивных глыб вмещал стражу из декеархов с сотником-лохагосом во главе. Бронзовые двери выдержали бы удар самой сильной осадной машины. В прошлое посещение Птолемей показывал Таис хитрое устройство. Стоило только выбить крепления, и огромная масса гальки обрушилась бы сверху, скрыв могилу. Залить ее известью на яичном белке и прикрыть заранее заготовленными плитами можно за одну ночь. Таис показала лохагосу перстень с царской печатью, и он низко поклонился ей. Десять воинов приоткрыли бронзовую дверь, зажгли светильники. В центре склепа стоял золотой, украшенный барельефами, саркофаг, хорошо знакомый афинянке. Сердце ее, как и прежде, стеснилось тоской. Она взяла кувшин с черным вином и флакон с драгоценным маслом, принесенные Ройкосом, совершила возлияние тени великого полководца и застыла в странном, похожем на сон, оцепенении. Ей слышался шелест крыльев быстро летящих птиц, плеск волн, глухой гром, будто отдаленный топот тысячи коней. В этих призрачных звуках Таис показалось, что властный, слышный лишь сердцу голос Александра сказал единственное слово — «возвращайся»!

Возвращайся — куда? На родные берега Эллады, в Мемфис, или сюда, в Александрию? Золото саркофага отзывалось холодом на прикосновение. Сосредоточиться на прошлом не удавалось. Она бросила взгляд на фигуры золотых барельефов, вышла и спустилась с холма, более не обернувшись. Чувство освобождения, впервые испытанное в храме Эриду, закрепилось окончательно. Она исполнила последнее, что мучило ее сознанием незавершенности.

Таис вернулась в белый дом под кедрами, отведенный ей по приказу Птолемея после того, как она отказалась жить во дворце. В полном царском облачении афинянка поехала в колеснице с Эрис к величественному дому Птолемея. Таис прежде всего потребовала свидания наедине. Царь, готовивший праздничную встречу и пир, подчинился с неохотой. Однако когда нубийский невольник внес и распечатал кожаный сверток с золотой уздечкой, Птолемей забыл о недовольстве.

— Вот подарок, привезенный мне от твоего имени молодым фракийским рабом, — сказала Таис.

— Не посылал, хоть и люблю такие вещи редкого мастерства.

— И эти две дерущиеся пантеры на налобнике ничего тебе не говорят?

Птолемей, чувствуя серьезность Таис, все же хотел отшутиться.

— Наверное, одним из твоих бесчисленных обожателей?

— Возможно. Из таких, которым нужна я мертвая.

Птолемей вскочил в гневе и удивлении.

— Вели отнести это ученым врачам Мусея, чтобы они определили яд, от которого пал Боанергос и моя жизнь стала на край пропасти Тартара. Я давно бы была уже там, если бы не она, — указала афинянка на Эрис.

— От моего имени? — закричал Птолемей, топнув ногой. Его могучий голос разнесся по дворцу. Забегали, бряцая оружием, воины.

— Не гневайся понапрасну. Ни я, ни Эрис ни на мгновение не подумали о тебе, а поняли клеветническую ложь. Это человек из твоего окружения, не сомневайся.

— Не может быть!

— Подумай сам, посмотри на изображение пантер, мудрый мой Птолемей. И еще — ты назначил наследником сына Береники, а не своего старшего сына Птолемея — «Молнию». И не моего Леонтиска. За это благодарю тебя, мальчик не умрет от рук убийцы. Но мать «Молнии» сошла в Аид, а я еще жива и царствую…

— Береника?! — голос Птолемея оборвался, как у получившего смертельную рану.

— Нет! — возвращая ему жизнь, прозвучало уверенное слово. — Вот! — Таис подала табличку с именем. Птолемеи пожал плечами.

— Спроси Беренику. Я думаю, имя ей должно быть известно, хоть она и не причастна к мерзкому делу.

Птолемей выбежал. Вернулся он через несколько минут, таща за собой растрепанную Беренику, очевидно, одевавшуюся для пира. Ее тонкое, смертельно бледное лицо исказилось страхом, а черные глаза перебегали с Таис на мужа.

— Знаешь его? — Птолемей выхватил у Таис роковую дощечку. Береника, прочитав, упала к его ногам.

— Мой двоюродный брат с материнской стороны. Но я клянусь Стиксом и мраком Аменти…

— Не клянись, царица (Береника замерла от четко сказанного Таис титула), мы знаем невиновность твою.

Афинянка подняла Беренику, и та, хотя была выше ростом, показалась маленькой перед мемфисской царицей.

— Я прикажу тотчас схватить негодяя! — вскричал Птолемей, ударив в металлический диск.