И.Ефремов. Собрание сочинений в 4-х томах. т.4
Шрифт:
— Красные кладите сюда, Таня. Это сердолик — очень ценившийся в древности камень, якобы обладавший целебной силой.
— Красных больше всего. А вот смотрите, какая прелесть! — воскликнула девушка. — Это вы нашли? Прозрачный и переливается, как жемчуг.
— Гиалит, самый ценный сорт опала. Можете сделать из него брошку.
— Я не люблю брошек, колец, серег — ничего, кроме браслетов. Но если вы мне подарите его просто так… спасибо… А зачем вы взяли эти три камня — мутные, нехорошие?
— Что вы, Таня!
— Как красиво! — изумилась девушка.
— Ага, некрасивый камень оказался волшебным. Он и считался в древности волшебным. Это гидрофан, иначе называемый «око мира». Он сильно пористый и поэтому в сухом состоянии непрозрачен. Как только поры заполняются водой, он делается прозрачным и очень красивым. Это все разновидности кварца; их еще много сортов различных оттенков, ценности и красоты.
— Что же вам дала наша сегодняшняя экскурсия? — спросила Таня.
— Теперь я имею представление о строении всей этой местности. Правда, оно оказалось неинтересным: древние граниты и толща черных кварцитов, пронизанных жилами кварца. Холм, на котором стоит обсерватория, несколько отличается от Других: он сложен какими-то очень плотными стекловидными кварцитами. Красивые камни в русле речки остались от размыва кварцитов — в жилах, в пустотах и натеках по трещинам, должно быть, довольно много халцедона и опала.
— А где же разработки, о которых говорится в надписи?
— Так и не знаю. Сами же видели, — нигде ни малейших следов. Может быть, они скрыты под развалинами обсерватории.
— Плохо! Опять Матвей Андреевич будет смеяться… — заключила Таня. — Пора обратно. Смотрите, солнце садится. И так придем в темноте.
На красном огне заката круглые плечи холмов выступили резкими силуэтами. Полное отсутствие ветра подчеркивало глухое молчание окрестных песков. Когда мы добрались до холма обсерватории, с западной стороны уже погасли последние отблески зари.
Развалины, едва различимые при свете звезд, встретили нас молчанием. Только сплюшка [68] где-то вдали издавала свой мелодичный крик. Ночью здесь было неприветливо; неясное ощущение опасности овладело нами, и мы пошли крадучись и шепчась, словно боясь разбудить что-то дремавшее среди угрюмых стен.
Внезапно я почувствовал, что дневная усталость куда-то отходит, уступая место бодрости. Сухой, неподвижный воздух, несмотря на тепло, исходившее от нагретых стен, казался необычайно свежим. Приятное, едва ощутимое покалывание изредка пробегало по коже.
68
Сплюшка — небольшой
— Я совсем не устала, — шепнула мне Таня, придвигаясь так близко, что почти касалась меня плечом. — Здесь что-то в воздухе.
— Да, я бы сказал, воздух — точно вблизи динамо-машины. Потрогайте-ка ваши волосы, Таня: они что-то очень распушились.
Таня провела рукой по волосам, стараясь пригладить их, и множество мельчайших голубых искорок замелькало под пальцами.
— Будто перед грозой, — сказала Таня, — только небо ясное и духоты совершенно не чувствуется, наоборот…
— Странно. Вообще в этом месте много необъяснимого… — начал я и вдруг увидел слабое зеленоватое свечение, мелькнувшее где-то в проломе стены.
Мы уже подходили к главному зданию с дугой квадранта. Я присмотрелся и заметил, что чуть видимым отблеском светится несколько букв надписи на внутренней стенке портика.
— Смотрите, Таня! — Я подвел свою спутницу к обрушенной части стены.
В непроглядной тьме сводов явственно выступали извивы букв, очерченные зеленовато-желтым сиянием.
— Что это такое? — взволнованно прошептала девушка. — Тут кругом много надписей, но ведь они не светятся.
— Все те надписи сделаны золотом. Так, кажется?
— Правильно, — подтвердила Таня.
— А это… Одну минуту…
Я осторожно проскользнул в портик и зажег спичку. Загадочное свечение мгновенно исчезло. Обветшавшая стена слепо встала передо мной. Но я все же успел заметить уцелевший кусок изразцовой плитки, покрытый гладкой глазурью, с выведенными на ней оранжево-зелеными буквами.
— Это сделано не золотом, а такой же эмалью, как у лестницы в подвале.
— Пойдемте скорее посмотрим! — живо предложила девушка.
— Пойдемте, — согласился я и спросил: — Вы бывали когда-нибудь ночью на обсерватории, вы или профессор?
— Нет, ни разу.
— Тогда вот что, пойдем сначала в лагерь — только не говорите пока ничего профессору, — мы поужинаем и, когда все заснут, продолжим исследование, если хотите. А если устали, я один займусь.
— Что вы! При чем тут усталость? Все так таинственно, интересно!
— Отлично. Только уговор, Таня: профессору ни слова. Я сам еще ничего не понимаю, но если мы с вами додумаемся до какого-то объяснения, вот будет Матвею Андреевичу сюрприз наутро!
Теплая крепкая рука девушки сжала мою. Мы быстро спустились с холма к площадке, на которой по обыкновению горел небольшой костер. Поворчав на нас по поводу опоздания к ужину, профессор принялся расспрашивать меня о результатах похода. Как Таня и ожидала, добродушные насмешки профессора посыпались на мою бедную голову, едва Матвей Андреевич узнал, что я так и не нашел следов разработок красок.