Иафет в поисках отца

Марриет Фредерик

Когда я отправлялся в Ирландию, меня все еще считали за богатого молодого человека. Теперь я согласился на желание Мастертона и просил Гаркура огласить повсюду настоящее мое положение. Такого рода новости распространяются, как пламя. Было, может быть, слишком много таких людей, с которыми я обходился с некоторой гордостью, пользуясь протекцией майора Карбонеля и славой богатого человека. Эти-то люди теперь были рады узнать такую новость и распространить ее где только могли. Мой обман, как им угодно было называть это, был предметом разговора во всех обществах, и туча негодования обрушилась на меня со всех возрастов и состояний и преимущественно от вдов, которые нередко мне намекали на своих дочерей. Мне, вероятно, не нужно говорить, что более прочих против меня вооружилась леди Мельстром, которая чуть не уморила своих лошадей, переезжая от одного знакомого к другому

и рассказывая о моей неслыханной дерзости — обмане своих ближних. Гаркур, который согласился жить со мной, Гаркур, который выхвалял мое великодушие, когда я открыл ему мою тайну, даже сам Гаркур отстал от меня и через две недели после моего приезда сказал, что он не находит новую свою квартиру столь удобной, как прежняя, и что опять хочет переехать на старое место. Он дружески со мной простился, но я заметил, когда мы встречались на улице, что он отворачивался в другую сторону, чтобы мне не кланяться, и, наконец, начал меня насилу узнавать. Довольный тем, что он сам не кланялся, я тоже перестал. Он только следовал примеру других. Так было велико ожесточение против меня тех, которые недавно готовы были отдать за меня своих дочерей и сестер, что если видели какого-нибудь молодого человека со мной, то сейчас его исключали из круга своих знакомых. Это решило мою участь, и я был всегда один. Некоторое время гордость моя еще меня поддерживала, и я платил за презрением, но это не могло долго продолжаться. Несмотря на это, лорд Виндермир все еще мне покровительствовал и очень часто приглашал обедать к себе; но и там меня терпели из одной только вежливости, и лишь эта учтивость была преградой к нашей ссоре. Мастертон, к которому я часто ходил, ободрял меня своими советами, но человек должен быть более, нежели смертный, чтобы перенести злость всего света. Бедный Тимофей, который чаще, нежели кто-нибудь, видел мое несчастие, утешал меня, но тщетно. «Вот, — думал я, — награда за правду и честность». Истинная добродетель заключает возмездие в самой себе, потому что она никогда не получает другого. До тех пор, пока я скрывался под маской, свет любил меня и льстил мне. Теперь, когда я сбросил с себя эту маску и явился в истинном моем виде — я несчастное, презренное существо. Да, но это не собственная ли моя вина? Не моим ли собственным обманом навлек я это на себя? Маску мою сбросил ли я, или кто другой, но все-таки я обманывал, и теперь наказан за это. Что за дело свету, что я возвратился к правде, но я обманывал его, и никакое раскаяние не уничтожит мести. Я видел, действительно, что все было против меня, и эти мысли делали меня еще несчастнее. За мой обман я был наказан и не знаю, буду ли я когда-нибудь вознагражден за мое возвращение к правде; но я знал, что для большей части людей вознаграждение — неприятный долг, которого бы они никогда не заплатили.

Однажды я спросил у Мастертона, нельзя ли узнать о моем происхождении из пакета, оставленного Кофагусом.

— Я думал об этом, любезный Ньюланд, — сказал он, — и желал бы вам дать некоторые надежды, но не могу. Теперь, когда вы успели узнать родство Флиты, воображение ваше находится в таком настроении, что самая ничтожная догадка заставляет уже вас принимать ее за неопровергаемую истину. Ну, предположим, что кто-нибудь и действительно спрашивал о вас в воспитательном доме и что фамилия его Дербенон. Но как вы из этого вывели сейчас, что это де Беньон, этого я не могу постичь. Во-первых, могло быть множество других особ, которые вас спрашивали, и притом, вряд ли кто-нибудь из них написал бы настоящую свою фамилию. Но потолкуем еще об этом. Вы знаете, что один брат не женат, и некоторые бумаги, принадлежащие ему, находятся у женщины, готовой умереть; но на этом пустом основании что можно заключить? Что человек, которого все знали неженатым, должен быть, напротив, женат, потому что, говорят, вы родились от законного брака… И так как есть пакет от кого-то, назначенный ему, го вы и полагаете, что в этом пакете заключается что-нибудь о вас. Посмотрите, как далеко завлекло вас воображение.

Я не мог не сознаться, что доводы Мастертона совершенно уничтожили все, что я создал в моем воображении.

— Вы правы, сэр, — сказал я мрачно. — Как бы я желал умереть!

— Никогда не говорите этого при мне, Ньюланд, — сказал старик сердито, — если не хотите потерять моего уважения.

— Извините меня, сэр, но я совершенно несчастлив, изгнанный из общества. У меня нет ни родителей, ни родных. Одинокому существу, как мне, трудно жить; и чего мне желать?

— Ньюланд, вам еще нет двадцати трех лет, — ответил Мастертон, — и вы уже имели двух истинных друзей,

оба они сильны, каждый в своем роде, то есть лорд Виндермир и я, и вы уже успели двух сделать счастливыми. Поверьте мне, что этим вы много уже сделали для своих лет. Вам еще много остается жить; живите, чтобы еще более нажить друзей, лучшую репутацию и чтобы делать добро. Чтобы быть благодарным за добро, надобно перенесть с твердостью испытания. Вам еще остается узнать, где искать настоящее счастье. Если вы в таком неприятном расположении духа, сходите к леди де Клер и посмотрите на нее и на ее дочь, и когда вспомните, что вы это все сделали, тогда уверуете, что не напрасно живете.

Чувства мои были в слишком большом волнении, и я не в состоянии был говорить.

— Когда видели вы их в последний раз? — продолжал Мастертон.

— Я ни разу не был у них с тех пор, как с вами вместе заезжал к ним.

— Как! Вот уже почти два месяца, и вы у них не были! Вы дурно делаете, Иафет. Они будут обижены вашим невниманием. Писали ли вы, по крайней мере, им, или не слыхали ли чего-нибудь о них?

— Я от них получил одно или два приглашения, и так как не был тогда в расположении духа, то не воспользовался этой учтивостью!

— Учтивостью!.. Вы виноваты, Иафет, кругом виноваты. Вы совершенно упали духом, иначе вы бы, верно, этого не сделали. Я думал, что вы лучшего, твердого характера, но кажется, что вы только плывете по ветру, а против него ничего не можете сделать. Потому что вас не хвалят и не льстят вам, вы поссорились со всем светом; не правда ли?

— Может быть, вы и правы, мистер Мастертон.

— Я знаю, что я прав, а вы неправы. И теперь я серьезно на вас рассержусь, если вы не съездите к леди де Клер и ее дочери как можно скорее.

— Я исполню ваше приказание, мистер Мастертон.

— Мое желание, а не приказание. Приходите ко мне, Иафет, когда возвратитесь от них. Пора перестать лениться. Вспомните, что вам снова надобно начинать жить в свете и что до сих пор вы шли фальшивым путем. Вам надобно приучаться к труду и научиться верить в Бога и добрую совесть. Мы долго говорили о вас с лордом Виндермиром, и когда вы придете ко мне, то я расскажу, что мы намерены для вас сделать.

Глава LII

Я ушел и, успокоившись немного, на другой день отправился к леди де Клер. Она приняла меня как родного, а Сецилия обрадовалась, как будто видела во мне своего брата; но они заметили мою грусть и, побранив меня, что я так долго к ним не являлся, спросили причину моей печали. Так как между мной и леди де Клер не было никаких секретов, то я был рад сообщить им мое горе.

Лорд Виндермир не имел ничего общего со мной ни по летам, ни по званию. Мастертона занимала одна материальная сторона, а Тимофей, хотя и был добр, но ему чужды были мои понятия, и притом, все они были мужчины.

Ласковое, приветливое утешение женщины было для меня чудным облегчением от горя. Пробыв у леди де Клер три дня, я расстался с ними в гораздо лучшем расположении духа и пошел к Мастертону, который сказал мне, что лорд Виндермир хочет доставить мне место или в военной, или в гражданской службе, или, если я желаю, то могу учиться правоведению у Мастертона. Если же ни одно из этих предложений не нравится мне, то я могу объявить лорду собственное желание, и он сделает все, что только в состоянии будет сделать

— Теперь, Иафет, ступайте домой и подумайте хорошенько об этом, и когда решитесь на что-нибудь, то дайте мне знать.

Я поблагодарил Мастертона и просил передать мою признательность лорду Виндермиру. Возвращаясь домой, я встретил одного капитана, Акинсона, который пользовался не самой лучшей репутацией и которого я, по совету Карбонеля, держал от себя на благородной дистанции. У него было некогда большое состояние и, лишившись его разными обманами, он, как это часто случается, принялся сам надувать других. Приятная наружность доставила ему вход в лучшее общество. А слава известного дуэлянта (он застрелил трех или четырех человек) заставила всех быть с ним вежливыми, потому что за всякую двусмысленность на свой счет он вызывал на дуэль. '

— Любезный Ньюланд, — сказал он мне, подавая руку, — я слышал о вашем несчастья, и некоторые слишком вольно об этом рассуждали. Я очень рад вам сказать, что сейчас же остановил эти толки, сказав, что почитаю это за личную обиду.

Три месяца тому назад я бы очень учтиво поклонился капитану Акинсону и пошел бы далее, но теперь, когда чувства мои переменились, я взял его руку и пожал дружески.

— Я очень вам благодарен, капитан. В этом свете гораздо более людей, склонных к злословию, нежели к защите.