Иафет в поисках отца
Шрифт:
Вечером я объявил Кофагусу свое решение вступить в общество братьев.
— Ты умно сделал, — сказала госпожа Кофагус, протягивая мне руку, — и мы охотно будем считать тебя своим.
— Поздравляю тебя, Иафет Ньюланд, — говорила Сусанна, — и надеюсь, что ты здесь будешь счастливее, нежели в свете, наполненном гордостью и обманом, в котором ты жил до сих пор. Не ищи земного отца, который оставил тебя, но прибегай к Небесному, который не покинет тебя в несчастьи.
— Вы мне покажете истинный путь, Сусанна.
— Я слишком молода, Иафет, чтобы быть путеводителем, — сказала она улыбаясь, — но не слишком молода,
На следующее утро принесли мне новый костюм; я, надев его, посмотрелся в зеркало и был не совсем доволен моей наружностью.
Голова моя была обрита, но, надев парик Кофагуса, я несколько утешился и забыл о своем безобразии. Я повторял мысленно, что я квакер, и квакер с приятной наружностью, ловкий, развязный. Через несколько дней у Кофагуса было собрание братьев, которому я был представлен, и я заметил, что в этом обществе не было ни одного молодого человека, который мог бы сравниться со мною. Это замечание придало мне много бодрости и расположения к новому состоянию и отвлекло меня от всегдашней моей мысли об отце.
Глава LXIV
Кофагус не терял времени. Менее нежели в три недели он нанял лавку недалеко от своего дома, наполнил ее всеми врачебными принадлежностями и медикаментами, нужными для аптеки, и сделал ее гораздо полнее собственной, когда-то существовавшей в Смитфилльде. Остальная часть дома, в котором помещалась моя знаменитая аптека, отдавалась внаем, потому что я предполагал жить с семейством Кофагуса.
Когда было все готово, я пошел туда и был весьма доволен распоряжением Кофагуса. Одного только мне недоставало — Тимофея. Но мое желание не могло осуществиться, потому что я не знал, где найти его.
В тот же вечер я сказал Кофагусу, чтобы он не выставлял моего имени над лавкой. Гордость моя не могла привыкнуть к мысли, что имя Иафет а Ньюланда, перед которым так охотно отворялись двери всех аристократов, будет написано золотыми буквами над аптекой в в ничтожном городке.
— На это много причин, — говорил я Кофагусу. — Во-первых то, что Иафет Ньюланд не есть истинное мое имя, и лучше, если аптека будет известна, как принадлежащая Кофагусу; вторая причина, что имя мое прочтут многие из прежних моих знакомых и станут смеяться, а я бы не хотел иметь с ними никаких сношений; третья…
— Иафет Ньюланд, — прервала Сусанна, рассердившись, — не трудись приискивать столько маловажных причин, ты все их перечел, исключая настоящую: твоя гордость не согласна с этой мыслью.
— Я хотел сказать, что имя Ньюланд не годится в новом моем состоянии, оно напоминает Маммона. Но вы, Сусанна, обвинили меня в гордости, и я не стану более противиться желаниям Кофагуса. Пускай будет написано «Иафет Ньюланд» над дверью моей аптеки.
— Если я тебя несправедливо обвинила, Иафет, то прошу извинения, — ответила Сусанна. — Одному только Богу известны сокровенные мысли сердец. Я виновата, и ты должен простить меня.
— Сусанна, мне бы надобно просить у вас извинения. Вы лучше знаете мое сердце, нежели я сам. Да, это была гордость, одна только гордость, которая заставила меня говорить так. Вы совершенно меня от нее излечили.
— Теперь я надеюсь на тебя, Иафет, — ответила Сусанна улыбаясь. — Кто сознается в ошибках, тот скоро и раскается. Но в твоих замечаниях есть и правда: кто знает, если бы ты встретил своих старых знакомых, то, может
Кофагусы согласились на это предложение, и слова: «Гнуланд, аптекарь» были написаны над дверью. Вскоре я вступил во владение лавкой и взял к себе в помощники одного молодого квакера. В короткое время я уже продавал лекарства добрым жителям города Ридинга.
Я был счастлив; занятия мои доставляли мне доход выше даже моих нужд, и я был уже полезным членом общества. Когда я приходил обедать или вечером являлся домой позже обыкновенного, так что Кофагус с женой уже спали, то Сусанна Темпль всегда меня дожидалась, и я всегда разговаривал с нею хоть несколько минут. Никогда любовь не занимала меня, но теперь, видя это прелестное ангельское существо, я любил ее выше всего, и эта любовь была неземная. Я любил ее, как ангела, и с каким-то трепетом и боязнью. Я говорил себе, что недостоин обладать такой чистой, непорочной душою. Я чувствовал, что судьба моя зависела от нее, что если бы она меня любила, то счастье мое и в будущем и в этом свете было бы упрочено; в противном случае — я погиб навеки. Несмотря на все свои совершенства, Сусанна была женщина. Она хорошо понимала власть свою надо мною, но употребляла эту власть для того только, чтобы настроить душу мою к одной добродетели.
Гордость моя незаметно исчезла и заменилась чувствами религиозными. Доселе все неприятные мелочи этой секты и монашеский образ их разговора мало на меня действовали; но теперь я находил всему удовлетворительные причины, и все мне нравилось. Месяцы проходили, и дела мои становились с каждым днем прочнее и прочнее. Я мог уже уплатить Кофагусу все его издержки. Душою и телом я был квакер и, входя в их братство, по чистой совести исполнял все обязанности этой секты. При всем моем счастье, Сусанна не оказывала мне ничего, кроме истинной дружбы. Но я очень часто виделся с нею, и таким образом утверждалась наша взаимная привязанность.
Впоследствии я узнал, какие пылкие чувства, какой огонь таился под скромной, тихой наружностью Сусанны, и я видел, как ум ее умерял излишнюю восторженность чувств.
Когда я рассказывал ей о прошедших днях моей жизни, с каким удовольствием слушал я ее замечания, которые все клонились к добродетели. С какой пылкой веселостью и добродушием упрекала она меня в легкомыслии, с какой непритворной милой улыбкой одобряла мои добрые качества. Как восхитительны были порывы ее красноречия, после которых легкий румянец покрывал ее щеки, когда она замечала за собою эти порывы энтузиазма. Но неизъяснимым удовольствием для меня был отказ Сусанны двум молодым людям, которые в продолжение шести месяцев неотступно хотели получить ее руку.
В конце этого времени, видя, что доходы мои с каждым днем увеличивались, я просил Кофагуса, чтобы он позволил мне платить ему за содержание и квартиру, считая со дня моего к нему приезда. Он согласился с моим справедливым требованием; таким образом я сделался совершенно независимым. Однако мне казалось, что моя любовь делала медленные успехи и не производила большого влияния на сердце Сусанны, но зато успех был верен и основателен. Я раз заметил ей, как счастлив Кофагус в своем супружестве, и она мне ответила: