Иафет в поисках отца
Шрифт:
— Довольно трудно из вас, Иафет, сделать квакера. Но хотел бы знать, кто в состоянии дать Тимофею квакерские правила? Он смеется надо всем и старается все представить в забавном виде. Во всяком случае он никогда не будет серьезным человеком.
В вечеру мы пошли к Кофагусу, получив от него приглашение. Сусанна вышла ко мне навстречу, но, увидев перемену в моем платье, отступила назад и покраснела по уши. Я молча прошел мимо нее, поцеловал руку госпоже Кофагус и, поздоровавшись с ее мужем, отрекомендовал им Мастертона.
— Мы насилу узнали тебя, Иафет, — тихо заметила госпожа Кофагус.
— Я
— Напротив, Иафет, я от души рада твоему приезду, — сказала Сусанна, подавая мне руку, — но я не думала, чтобы ты так скоро переменил одежду нашей веры, и, признаюсь, сожалею об этом.
— Мисс Темпль, — прервал Мастертон, — он сделал это для того, чтобы исполнить просьбу своих друзей, ради которых Ньюланд и снял ваше одеяние. Я не оспариваю и не приписываю решительного перевеса ни одному исповеданию, каждый имеет право выбирать лучшее, и Ньюланд, может быть, сделал хорошо, что принял ваше. Пусть он укрепится в нем. Но всякая вера имеет свои недостатки и не может допустить совершенства во всех отношениях; следовательно, ваша не исключается из этого определения. Религия ваша учит смирению, и потому вам не для чего носить пышное платье.
— Но мне кажется, он для того и пожертвовал нашим, что оно слишком бедно.
— Совсем нет. Надевать платье, которое носит весь свет, не значит еще быть гордым и лишиться смирения, а, напротив, носить отличное от других есть признак гордости, и притом смешной. Приверженцы последнего подобны фарисеям, и оттого мы хотели, чтобы он снял его. О вере его мы не спорим; но религию никак не должно составлять одно платье, или она рискует быть очень слаба.
Сусанна удивилась новой мысли, которую мой старый стряпчий так смело развил. Миссис Кофагус смотрела на своего мужа, который щипал мне руку, вероятно, в знак согласия с Мастертоном.
— Мне вовсе неприлично оспаривать мнение такого почтенного человека, — говорила Сусанна. — Я не могу уничтожить правила, основанные на Священном Писании, и, каковы бы они ни были, я смело исполняю их.
— Поэтому перестанемте говорить об этом, мисс Темпль. Ньюланда нельзя винить. Он хотел надеть квакерское платье, но я ему не позволил. Следовательно, вы можете быть недовольны мною, а не им. Но, вероятно, вы не захотите излить свой гнев на такого старика, как я.
— Я не имею никакого права сердиться, — ответила Сусанна.
— Но вы сердитесь на меня, — сказал я.
— Нисколько, Иафет. Но я не знаю, как назвать это чувство; я ошиблась и прошу извинения.
— Теперь вы и меня должны извинить, мисс Темпль, — сказал Мастертон.
Сусанна невольно засмеялась.
Разговор сделался тогда общим. Мастертон растолковал Кофагусу, как необходимо его присутствие в Лондоне, и последний сейчас же согласился ехать туда. Решено было отправиться в дилижансе. Мастертон много говорил о моем отце, и вообще разговор его был так весел и занимателен, что Сусанна даже не могла удержаться от смеха. Наконец Мастертон, довольно поздно уже, один отправился в гостиницу, а я остался провести ночь на собственной постели. Когда он вышел, я продолжал разговор с семейством Кофагуса.
— Никогда, —
— Во всем, что справедливо, Иафет, — сказала Сусанна.
— Во всем, что справедливо, Сусанна! Например, Мастертон говорит, что отец мой не позволит мне носить ваше платье. Что мне делать?
— Взять путеводителем своим религию, Иафет.
— Но, читая Священное Писание, я найду десять заповедей, в которых сказано: «Чти отца твоего и матерь твою». Это правило неизменно, и я должен ему следовать. Но какое надобно носить платье, я нигде не найду. Что вы думаете, Кофагус?
— Без сомнения, почитать отца твоего, Иафет.
— Но что вы скажете, Сусанна?
— Я скажу, что желаю тебе спокойной ночи, Иафет. После этого ответа мы все захохотали, и я заметил, что Сусанна смеялась, выходя из комнаты. Миссис Кофагус последовала за нею, и я остался один с Кофагусом.
— Итак, Иафет, увидеть старика… гм… поцеловать, обнять… получить благословение… и так далее.
— Если он дурно будет со мною поступать, то я опять вернусь… хотя Сусанна, кажется, не очень довольна мною.
— Тьфу… глупости… женщины хитры, как кошки… умрут без тебя… ты, Иафет, делай, как хочешь… или одевайся, как я, или по-прежнему… все хорошо… и так далее.
Я просил Кофагуса рассказать мне все, что он знал от своей супруги, и он объявил, что жена его говорила с Сусанной вскоре после моего отъезда, найдя ее в слезах, и что она призналась в любви ко мне. Этого-то мне и хотелось, а потому, пожелав Кофагусу спокойной ночи, я отправился спать с новым блаженством. Перед отъездом я виделся с Сусанной и хотя ни слова не говорил ей о любви, но был ею доволен. Она очень ласково говорила со мною, напоминала мне о предстоящих затруднениях и вообще выказала более доверчивости, нежели когда-нибудь.
Расставаясь, я сказал ей:
— Сусанна, какая бы перемена не случилась в моем состоянии или платье, сердце всегда останется то же. В нем не изгладятся чувства, которые начертила неизменная к вам привязанность.
Слова эти могли быть приняты двусмысленно, и она ответила:
— Я бы хотела видеть тебя совершенным, но на земле совершенства не существует, поэтому делай возможное.
— Бог да благословит тебя, Сусанна.
— Надеюсь, что и ты Им не будешь оставлен.
Я обвил ее рукой и сильно прижал к своему сердцу. Она тихонько высвободилась из моих объятий, и в больших глазах ее засверкали слезы. Так мы расстались. Через четверть часа я был уже с Мастертоном на дороге в Лондон.
— Иафет, — говорил он мне, — надобно признаться, что вы сделали очень благоразумный выбор. Ваша квакерша прелестная девушка. Я тоже в нее почти влюбился и думаю, что наружность ее едва ли не лучше, чем Сецилии де Клер.
— В самом деле?
— Да, не шутя. Черты ее лица так выразительны, так полны чистой, непорочной жизнью, что я, смотря на нее, переносился мечтами Бог знает куда. Она настоящая эмблема невинности, хотя ее рассудок далеко выше ее возраста.
— Это-то и беда. Она никогда не переменится во мнении о том, что ум ее почитает справедливым, даже для меня, для моей любви.