Идеальная мишень
Шрифт:
Латвия достаточно маленькая страна, здесь все друг друга знают. Ни устроиться на постоянную работу, ни даже мечтать о сносном существовании я к тому времени уже не мог. Я был узким профессионалом. Ничего другого делать не умел. Правда, довольно сносно владел двумя иностранными языками, и это меня как-то спасало, поддерживало на плаву. Весной девяносто четвертого Вилма предложила мне развестись. Она даже не возражала, чтобы я оставил девочку себе.
Нас развели довольно быстро. А через месяц в Риге появился Федор Гаско, с которым я познакомился еще в Африке. Он работал в торгпредстве. Встретились мы с ним случайно, но я узнал, что он
В Риге к тому времени меня уже ничто не держало. Но я долго колебался.
Здесь был наш дом, могилы моих предков, отца. Но весной девяносто четвертого мать снова легла в больницу. У сестры, с трудом сводившей концы с концами, денег на ее лечение не было. Врачи посоветовали мне везти мать в Германию. Или в Россию. Это и решило в конечном итоге нашу дальнейшую судьбу. Мы переехали в Москву. Сначала снимали квартиру. Илзе пошла в школу. Спасибо Федору, он дал мне под честное слово большую сумму денег. И сразу взял на довольно высокую зарплату, и вскоре я уже отработал свой долг.
Матери сделали операцию, все прошло благополучно, хотя ей было уже за семьдесят. Мы купили небольшую двухкомнатную квартиру. Я даже приобрел старый автомобиль «девятку» с пятилетним пробегом. В общем, жизнь как-то налаживалась.
Но в роковой день двадцать четвертого сентября девяносто шестого года на пороге своего дома был убит Федор Гаско. Отпустив водителя, он вошел в подъезд своего дома, где киллер и настиг его тремя выстрелами. И еще был один выстрел — контрольный.
После этого все наши дела пошли наперекосяк. Меня вскоре выгнали с фирмы, мол, это я отвечал за безопасность Феди. Не желали и слушать, что я был не личным телохранителем президента, а отвечал лишь за безопасность поставок.
Кое-какие связи у меня к тому времени были, и я все же устроился на работу.
Следующие два года выдались довольно тяжелыми, но кое-как жили. Илзе превратилась в высокую красивую девушку, на нее уже засматривались молодые люди. Мама немного окрепла. Но я ночами стал сильно кашлять. Сначала не обращал на это внимания и пил элементарные таблетки от кашля. Потом показался врачам — у меня пошла кровь. Это случилось в конце июля девяносто восьмого года.
Последующие консультации были более основательными. А как-то врач, строгий мужчина лет сорока, человек с добрыми глазами, пригласил меня в свой кабинет и, пристально глядя на меня, сказал:
— Вы серьезно больны, Эдгар Эдгарович. Вам нужно серьезно лечиться.
Необходима срочная госпитализация.
— Не смогу, — улыбнулся я, — у меня семья — мать и дочь. Кто их будет кормить? Они без меня пропадут. Нет, доктор, ничего не выйдет. Я могу согласиться на что угодно, но только не на больницу. Выпишите мне таблетки, и я буду честно исполнять все ваши предписания.
Он еще раз посмотрел на рентгеновские снимки и поморщился:
— Поймите меня, вам просто необходимо срочно лечь в больницу. Иначе…
— Мои дела так плохи? — растерянно спросил я.
— У нас есть очень серьезные подозрения, — сказал он, но по его глазам я видел, что он лукавит, — пока
— Вы не говорите, какие подозрения. Это из-за того, что я много курю?
— Прежде всего из-за этого, — признался врач, — вам нужно срочно бросить курить.
— С этим я попробую справиться, — жалко улыбнулся я.
Врач снова взялся изучать снимки.
— Я дам вам направление в другую клинику. Стоит еще раз провериться, — не очень решительно проговорил он.
Он взял бланк, начал что-то писать, но я остановил его руку.
— Не нужно, — тихо сказал я, — не думайте, что я ничего не понимаю. У меня ночью иногда идет горлом кровь. Что у меня, доктор? Это кишечник, легкие?
Что? Только не скрывайте, скажите правду. Я достаточно сильный человек и обязан знать всю правду, до конца.
Доктор молчал. Лживая советская этика не позволяла врачу честно говорить с больным. На Западе, напротив, считают, что пациент обязан все знать.
И рассчитывать немного на себя, а больше на Бога. Во всяком случае, чтобы иметь возможность перед смертью распорядиться своим имуществом. Завершить все земные дела. У нас же в Бога никто давно не верит, а на себя никто рассчитывать не может. Значит, наши врачи в чем-то правы. Зачем знать о страшном диагнозе среднестатистическому гражданину? Он немедленно грохнется в обморок, или у него лопнет сердце.
— Я даю вам направление в онкологический центр, — проговорил наконец врач. — Уберите вашу руку. Я напишу направление.
Я медленно убираю руку. Случилось то, чего я боялся больше всего на свете. Отец умер от этой страшной болезни. И тоже в относительно молодом возрасте. Мне только сорок девять.
— Вы не ошиблись? — спрашиваю я только для того, чтобы нарушить гнетущее молчание.
— Вам нужно провериться, — уже сердито сказал он, дописывая направление, — и послушайтесь моего совета — ложитесь в больницу.
Я киваю ему, лихорадочно соображая, что же мне делать. Сбережений не так много, кроме квартиры и машины, нет ничего ценного. Если понадобится операция, я не смогу найти денег. А продавать квартиру не стану ни за что. Мать и Илзе будут жить в этой квартире даже после моей смерти. Она досталась мне так непросто. К этому времени я наконец получил российское гражданство. Хотя должен был получить его почти автоматически. Ведь я родился в России, в Сибири, и место рождения зафиксировано в моем паспорте. Но к прибалтам в России отношение настороженное. Я их не виню. Зная, что сорок процентов населения Латвии, которые жили в Риге до августа девяносто первого года, до сих пор не имеют латвийского гражданства, на некоторые вещи смотришь совсем по-другому.
Я возвращался домой в крайне подавленном настроении. Врач выдал мне мои рентгеновские снимки и приказал передать их в центр. Он даже написал — кому.
Уже у дома я решил узнать все побыстрее. Развернул машину и поехал в онкологический центр. Нашел там врача, к которому меня направляли, и сказал ему, протягивая снимки:
— Это снимки моего брата, доктор. Я бы хотел, чтобы вы посмотрели. Брат придет завтра сдавать анализы.
Это был пожилой врач, какой-то весь помятый жизнью, в мятом халате, шапочке, съехавшей набок. Потом я узнал, что в этот день он принял два десятка больных. Конечно, все реакции у него притупились. Если бы я приехал утром, он никогда не допустил бы такой ошибки. Взяв снимки, он машинально поднес их к свету и тут же вернул.