Идеальная мишень
Шрифт:
Улыбнувшись, он прошел в ванную комнату. Чувство неловкости не покидало его. Он начал замечать, что чувствует себя рядом с ней неловко, словно старый, очень старый мужчина пытается соблазнить молодую девушку. Может быть, поэтому говорят, что настоящий опыт приходит в сорок лет, подумал Дронго. Сорокалетний мужчина — тип опытного совратителя. Такова жизнь, к этому возрасту мужчина научился держать свои эмоции под контролем и может демонстрировать все навыки своего общения с женщинами, не утруждая душу.
Он
— Осторожнее, — крикнул он, видя, как она подняла ногу, и невольно залюбовался ее лодыжкой. Даже у Алевтины ноги были не так хороши.
— Что? — Она не поняла, почему он задержал ее. Они обычно общались на английском либо итальянском, сейчас крикнул по-итальянски, чтобы она сразу же все поняла.
— Ты что, — спросила она, чуть краснея, — тебе неприятно, что я рядом?
— Да нет же, — он повернулся к ней, — нет…
— Тебе неприятно, что я навязываюсь? — сникла она.
— Ты не поняла, глупышка, — он протянул ей руку, — дотронься до воды.
Только осторожнее. И все сразу поймешь.
Она протянула руку. И, взвизгнув, убрала ее.
На девичьем лице появилась улыбка. Ее улыбка, которая так ему нравилась. В ней было нечто загадочное и немного вызывающее. Обжигающая смесь женского изящества, дразнящей откровенности, мистической тайны, присущей каждой женщине, и почти материнского понимания. Он убавил напор горячей воды и протянул ей руку…
Потом ужин долго остывал на столике, который так и остался у двери. Он даже не заплатил официанту чаевые, расписавшись на бланке ресторана и добавив чаевые в сумму счета. На часах было уже восьмое апреля, шел первый час ночи, а они все еще, забыв про ужин, любили друг друга. И говорили. И снова были вместе. Еще через час она поднялась и посмотрела на изумительную панораму, открывавшуюся из окна номера.
— Как же здесь красиво, — протянула она задумчиво, глядя на другой берег.
— Ты так и не была в городе, — напомнил он ей.
— Мы встретимся здесь еще раз, и тогда ты мне покажешь город, — сказала она, не оборачиваясь. Лунный свет высвечивал изящную фигурку на фоне звездного неба и разноцветных огней берега, сливавшихся в феерически прекрасную картину.
— Хорошо, — прошептал он.
— Я все время хочу у тебя спросить, — произнесла она, не отрывая глаз от мягких волн Босфора, — кого из композиторов ты любишь? У тебя есть любимые композиторы?
— Штраус, например, — сказал наобум. — А почему ты спрашиваешь?
— И
— Нет, конечно, нет. Моцарт, безусловно. Брамс… Это самые любимые.
— А из итальянцев тебе никто не нравится? — ревниво спросила она, оборачиваясь.
— «Риголетто»… «Аве Мария» Верди, «Севильский цирюльник» Россини.
— У Россини нет такого произведения, — лукаво улыбнулась она.
— Как это нет? Я слушал эту оперу в «Ла Скала».
— Нет, — продолжала настаивать Джил, — хочешь поспорим?
— Ага, — вспомнил он, — у итальянцев она называется «Альмавива, или Тщетная предосторожность».
— Тебе никто не говорил, что ты поразительно образован? — фыркнула она.
— У меня появляется комплекс неполноценности.
— Еще Рахманинов…
— Это русский композитор, — вспомнила Джил, — говорят, что он гений.
— На Востоке тоже был свой музыкальный гений, — пробормотал он, — и он, пожалуй, мой самый любимый композитор. Эту музыку я слушал с детства.
— На Востоке? — удивилась Джил. — Как его звали?
— Узеир Гаджибеков.
— У тебя есть его записи?
— Конечно. В следующий раз я привезу тебе их.
— А из современных? — продолжала допытывать она. — Или ты любишь только классиков?
— Ллойд Уэббер, Франсис Лей, Нино Рота. Достаточно, ты проверила мою эрудицию или собираешься задавать еще вопросы?
Она замолчала, снова поворачиваясь к нему спиной.
— Ты знаешь, — вдруг сказала Джил, глядя на Другой берег, — я была у гадалки.
Он всегда относился с большой иронией к подобным вещам. С его-то рациональным умом!
— И что она тебе сказала? — В его голосе, очевидно, проскользнула насмешка. Она чуть наклонила голову.
— Не смейся. Я была у гадалки впервые в жизни.
На этот раз он промолчал. Она наклонила голову еще ниже, словно положив ее себе на плечо.
— Гадалка сказала мне, что я люблю необыкновенного человека. И она сказала, что я могу родить ему сына. Нет, она сказала не так. Она сказала, что я хочу родить ему сына.
Он приподнялся на локте. И долго молчал. Это был тот редкий случай в жизни, когда он не знал, что ответить.
— Ты простудишься, — сказал он, и слова ушли куда-то в сторону.
Она вскинула голову, по-прежнему стоя к нему спиной.
— Иди сюда, — позвал он, — расскажи мне подробнее, что тебе сказала гадалка.
Джил повернулась к нему. Он не мог разглядеть выражение лица женщины.
Луна освещало ее теперь со спины. Она сделала несколько шагов к нему, села рядом.
— Это серьезнее, чем ты думаешь, — печально произнесла Джил.
— Что случилось?
— Отец спрашивает меня, почему у меня нет постоянного друга. А я не знаю, что ему ответить. Мы всегда были с ним так дружны.