Идеальная пара
Шрифт:
Уже этого было достаточно, чтобы нынешняя леди Вейн завидовала своей предшественнице. К тому же Фелисия Лайл была одной из самых красивых женщин в мире, воплощением изысканности, очарования, шарма и таланта. Упоминание о ней, как и ее портрет, невозможно было исключить из экспозиции, и Пентекосту пришлось использовать весь свой такт, чтобы убедить в этом леди Вейн.
– Он будет там, Робби, непременно будет, – спокойно сказал Пентекост, стараясь так можно скорее закончить обсуждение опасной темы.
Выражение лица леди Вейн сделало бы честь Медее, которую она когда-то играла. Она была –
Чай наконец совсем остыл, и Вейн осушил чашку одним глотком.
– Я хочу увидеть портрет, пока его не увезли.
– Право же, Робби! Неужели это так необходимо? – раздраженно бросила леди Вейн.
– Я – хочу – его – видеть, – недовольным тоном повторил Вейн, как ребенок, выделяя каждое слово. Многие считали, что он уже выжил из ума, но Пентекост отлично знал, что это не так. Вейн оставался величайшим актером, даже в таком преклонном возрасте. Он вполне мог заставить людей считать себя дряхлым и выжившим из ума, лишь бы добиться своего; особенно часто он прибегал к этому, когда знал, что ему будут перечить.
– Это ужасно! – сдавленным голосом произнесла леди Вейн, прижимая салфетку к глазам. – После всех хлопот об этом глупом обеде… после всего, что я вынесла за последние недели… ты мог бы сейчас по крайней мере из приличия не напоминать мне о ней.
– Я просто выразил желание увидеть ее портрет. – Силы, казалось, вновь оставили Вейна. На мгновение Пентекост подумал, что Вейн готов уступить супруге, но старик собрал остаток сил и упрямо затряс головой, сердито сверкнув глазами. – Я хочу, чтобы его повесили в моей комнате, – сказал он. – Так, чтобы я мог его видеть. Немедленно. – Он обращался с приказом к Пентекосту, а не к леди Вейн, отлично зная, что она ни за что не выполнит его желание, а Пентекост, пусть и с неохотой, все же сделает, как он велит.
– Да делайте что хотите, вы оба, черт бы вас побрал! – воскликнула леди Вейн. – У меня от вас разболелась голова! – Она скомкала салфетку, швырнула ее в сторону Вейна и, выскочив из-за стола, в слезах выбежала из комнаты, с грохотом захлопнув за собой дверь.
Вейн посмотрел на салфетку, угодившую в тарелку с пудингом.
– Великолепно! – сказал он, тихо усмехнувшись. – Если бы она так же хорошо играла на сцене!
Пентекост послал дворецкого за портретом, а сам закурил. Леди Вейн была ярой противницей курения и не выносила табачного дыма в своем присутствии. Фелисия Лайл курила непрерывно, и ее смерть напугала
– Робби, ты чертовски непорядочно поступил, – с укоризной сказал Пентекост.
– Ради Бога, Гиллам, если человек, умирая, не может сделать то, что он хочет, то когда ему еще удастся это сделать? – Вейн опять начал дышать прерывисто; его голос упал до шепота, так что Пентекосту, стоявшему рядом, пришлось наклониться, чтобы разобрать, что он говорит.
Гилламу было ясно, что решение Вейна спуститься к обеду было не только его промахом на семейном фронте – это было и слишком большой нагрузкой для его организма. Доктора беспокоились о состоянии его сердца и легких, давно предсказав, что они могут отказать в любой момент. Сейчас Пентекост ясно видел, что прогнозы врачей на сей раз могут сбыться.
– Робби, – сказал он, – мне кажется, нам следует позвать медсестру. Тебе надо подняться в свою комнату и отдохнуть.
Вейн слабо покачал головой, но было видно, что сейчас его возражение не стоило принимать всерьез. Он спустился к обеду в столовую, как того и хотел, еще раз показав леди Вейн силу своего характера, но теперь, почувствовал Пентекост, его друг хотел как можно скорее вернуться в постель.
– Зачем? – спросил Гиллам, нажимая кнопку звонка, чтобы вызвать медсестру. – Зачем сейчас приносить этот портрет?
Глаза Вейна затуманились. Казалось, ему было также тяжело сосредоточиться, как и дышать. Он медленно обвел взглядом столовую, как будто не помнил, где находится, и его внимание привлекли цветы.
– Она любила цветы. Их всегда было множество вокруг. В доме. В саду. Знаешь, в Голливуде в тот год, когда Лисия получила «Оскара», у нас был садовник-японец. Она была счастлива, как жаворонок в небе, болтала с садовником о цветах, хотя они не понимали ни слова из того, что говорил каждый из них.
– Счастлива? В Голливуде? В 1939 году? А я думал, что именно тогда у нее впервые помутился рассудок?
– Это случилось позднее, – раздраженно сказал Вейн. – Кажется, в Сан-Франциско. – Он замолчал. Казалось, что он спит, только глаза его оставались открытыми. У Пентекоста возникло опасение, что он умер, но тут Вейн взглянул на него с таким видом, как будто не ожидал его здесь увидеть. – Я любил ее, – задумчиво произнес он, – и по-прежнему люблю. И всегда буду любить. Когда-то я дал ей слово. – Он издал странный звук, похожий на смех. – Не уверен, что это не было своего рода заклятием. Любить человека до самой своей смерти, даже когда его уже давно нет в живых. Думаю, ты не выбрал бы такое по собственной воле, верно?
– Вероятно.
– Тебе повезло, приятель. Во всяком случае, я хочу еще раз увидеть ее лицо прежде, чем меня не станет, только и всего. Понимаешь, я должен это сделать. – Он закрыл глаза. – Слаб как котенок, – пожаловался он. – Где эта чертова медсестра?
Она появилась с выражением лица, которое ясно давало понять, насколько она осуждает поведение своего пациента. Вместе с Пентекостом они кое-как подняли Вейна со стула и перенесли его в кресло-каталку. И дело было вовсе не в весе больного – он был легким как перышко, – просто его тело казалось настолько вялым и хрупким, что за него было страшно взяться.