Идеальная пара
Шрифт:
– Ну, я думаю, какие-то могут быть, – сказала она. – Мы репетируем «Отелло».
– Я не это имел в виду, ты же знаешь. Она погрозила ему пальцем.
– Ты напрасно тратился на торт, – сказала она. – Робби никогда не согласится делать «Дон Кихота».
– Почему ты так уверена, что он не согласится? В его голосе она услышала озабоченность.
– Потому что он не хочет. Все очень просто. Твоим планам не суждено осуществиться, мой дорогой Калибан.
– Но ты же меня знаешь, Лисия. Я добьюсь своего. Должен добиться. – Он помедлил немного. – Поговори с ним.
Фелисия была поражена. Марти просит? Почему? – недоумевала
– Я не могу, – сказала она. – Он не согласится. А я не буду в этом участвовать, если он не согласится. К тому же я не хочу ничего делать вместе с Рэнди. Вот какие дела, дорогой. Извини.
Куик кивнул, но она видела, что этот ответ его не удовлетворил.
– Ты слишком сурова к Рэнди, Лисия, детка, – сказал он. – Если бы взгляд мог убивать, он давно был бы мертв после той улыбки, которой ты его одарила, когда он вошел. Расслабься. Вы ведь когда-то были друзьями.
Она покачала головой. Она не винила одного Рэнди в том, что произошло между ним и Робби, но она и не простила его, и чем меньше она будет его видеть – и что особенно важно, чем меньше его будет видеть Робби – тем больше радости это ей доставит.
– А как мы будем резать торт? – спросила она Куика.
Он хлопнул себя рукой по лбу.
– Черт! Я чувствовал, что я что-то забыл. Разве нельзя воспользоваться обычным хлебным ножом?
– Не волнуйся. Я знаю, что надо взять.
Она подошла к письменному столу, выдвинула ящик и, достав кинжал, подняла его сверкающий клинок к свету. Марти испуганно отпрянул от неожиданности, и в его глазах мелькнул неподдельный страх – она впервые видела его испуганным, а Филип Чагрин посмотрел на нее совсем с другим выражением – она даже издали видела, как исказилось от боли его лицо.
Несколько мгновений Фелисия стояла неподвижно, озадаченная увиденным. Она не заметила, как вынула кинжал из ножен. Действие, совершенное машинально, от которого луч света упал на обоюдоострое лезвие, застало ее врасплох. Она вновь ощутила странное жжение, будто схватилась за горячую кочергу.
Внезапно до нее дошло, что смущение Филипа и страх Марти не были наигранными. Она пожалела, что достала эту проклятую вещь, но было уже поздно.
– Робби, дорогой! – позвала она, и он, улыбаясь, повернулся к ней. Тут же улыбка исчезла с его лица, и глаза стали как черные точки, что было красноречивым свидетельством его гнева. Для Робби всегда существовали определенные вещи, к которым он относился очень серьезно, и шекспировский кинжал, как она знала, был в их числе.
– Какая прекрасная мысль, дорогая! – сказал он и, решительно забрав кинжал у нее из рук, провел пальцем по его лезвию, будто хотел убедиться, что она его не повредила, и поднял его вверх. В комнате было не более двух десятков человек, которые знали, что это за предмет; они все принадлежали к театральным кругам, но для них этот кинжал в руках Роберта Вейна был большей новостью, чем его женитьба. До Фелисии слишком поздно дошло, что Робби, возможно, хотел, чтобы это было их с Филипом секретом.
Марти Куик прошипел ей в ухо.
– Давай кончать эту комедию!
Робби улыбаясь, хотя и несколько натянуто, сказал:
– Этот кинжал, когда-то подаренный Шекспиром своему другу и знаменитому актеру Ричарду Бербеджу, передаваемый из рук в руки в течение трех столетий, – он чуть заметно пожал плечами, как будто хотел показать Филипу, что во всем этом нет его вины, – никогда не использовался
Он взял руку Фелисии, положил ее поверх своей и воткнул кинжал в торт Марти Куика с такой силой, что чуть не проткнул поднос, потом неуклюже отрезав от него кусок, положил его на тарелку. Оставив кинжал, Робби обнял Фелисию и поцеловал в щеку, чтобы фотографы могли запечатлеть этот момент.
– Филип никогда мне этого не простит, – шепнул он.
– Я не хотела… – Ее извинение не было произнесено до конца, потому что гости сгрудились вокруг них, стали жать Робби руку и обнимать Фелисию, а некоторые даже плакали – включая Рэнди. Филип нежно поцеловал ее в щеку; Гиллам Пентекост, возвышаясь над ней, долго не мог решить, следует ли ему поцеловать ее или нет, но в конце концов ограничился вялым рукопожатием, и наконец, последний, кто собрался поцеловать ее, обнял ее так крепко, что ей стало трудно дышать. Одной рукой он держал ее за шею, чтобы она не могла отстраниться, другой несколько раз провел по ее спине, опускаясь чуть ниже, чем допускали приличия. Фелисия закрыла глаза, но запах дорогого одеколона и сигар был таким знакомым, что этого человека невозможно было ни с кем спутать.
– Целовать невест других мужчин гораздо приятнее, чем свою собственную, – прорычал Марти Куик. – И дешевле. Как насчет обеда с невестой на будущей неделе? В «Клариджезе»?
– Если только по твоим карточкам.
– Заметано. – Он наклонился к самому ее уху. – Если хочешь знать, ты – женщина, которой Робби явно не заслуживает. Ему просто крупно повезло. – Он подмигнул. – Надеюсь, он об этом знает.
– За исключением эпизода с кинжалом – бедный Филип! – я думаю, все прошло хорошо. Надеюсь, что Филип это переживет. Как ты считаешь, дорогая?
Ей было безразлично. Лучше бы Робби беспокоился о том, хорошо ли она провела время, но он, конечно, был слишком занят мыслями о переживаниях Филипа Чагрина. В конце концов, с этим проклятым кинжалом ничего не случилось! – сказала она себе. И она извинилась перед Филипом, который был любезен, как всегда.
Робби стоял перед комодом и вынимал запонки; на его лице было удовлетворенное выражение человека, который провел длинный и трудный вечер и теперь мечтает поскорее лечь спать.
Фелисия сидела перед своим туалетным столиком, соблазнительно наклонившись вперед; ее грудь была полуобнажена, подол комбинации приподнят настолько, что была видна верхняя часть ее чулок. Одна черная туфля на высоком каблуке болталась у нее на ноге. Если все это не представляло собой обольстительное зрелище, то она не могла вообразить себе что-то другое, и все же Робби больше интересовало пятно на его брюках, чем она.
Она осушила бокал шампанского и наполнила его опять из бутылки, которую захватила снизу. Она была под хмельком, но ни она сама, ни даже доктор Фогель, не могли бы сказать, что она была пьяна. Просто она дошла до такого состояния, когда ее самоконтроль был несколько ослабленным. Она уже сняла макияж, оставив только тени, которые, как она считала, придавали ей робкий и трогательный вид и делали моложе – к тому же в комнате было подходящее освещение.
– Забудь о Филипе, дорогой, – сказала она. – Мне очень жаль. Искренне жаль! Я знаю, что мне не следовало трогать кинжал. Но я не думала, что вы держите это в тайне, как какие-нибудь масоны. Филип скоро все забудет, уверяю тебя.