Идеальные любовники
Шрифт:
Мы приехали в эти хоромы большой компанией, и я зачем-то поднялась к нему в квартиру, хотя вполне можно было ограничиться звонком по уже появившемуся тогда мобильному телефону.
Дверь мне открыл генерал в парадном мундире, но с забинтованной полотенцем рукой. Невероятно пьяный. В дверях гостиной появился золотопромышленник, сопровождаемый отвратительной бабищей. Веселье их было, кажется, в разгаре. Я поняла, что ехать куда-либо вся эта троица не в состоянии, и хотела поспешно ретироваться. Но генерал с удивительной для его грузного тела проворностью метнулся к входной двери и запер ее на ключ.
Меня потащили в комнату
Я поднялась, сказала, что иду в туалет, и прошмыгнула к входной двери. Я пыталась справиться с замками, даже, кажется, ковыряла в замочной скважине заколкой для волос. Но все было тщетно. Выбраться из этого логова не представлялось возможным.
Из гостиной уже кричали:
– Эй! Где ты там? Куда подевалась?
И я бросилась в одну из комнат этой огромной квартиры, повернула в замке ключ и прижалась спиной к двери. Компания внизу наверняка уже убралась, решив, что мы с золотопромышленником нашли общий язык.
Я слышала, как они рыщут по квартире в поисках меня, натыкаясь на мебель и матерясь. Дверь в комнату кто-то толкнул, и, когда она не поддалась, они, кажется, просто не заметили этого в пьяном угаре и протопали дальше. Через некоторое время по голосам я поняла, что они снова обосновались в гостиной, видимо махнув на меня рукой. Я прилегла на стоявший в комнате диван и неожиданно для самой себя уснула.
Проснулась я оттого, что кто-то шарил руками по моему телу. Открыв глаза, я увидела прямо перед собой лицо Сергеевны – отвратительную физиономию старой сутенерши. Она, скорее всего, нашла запасной ключ. В комнату ввалились и хозяин с генералом. Я с размаху ударила Сергеевну кулаком в лицо. Она тяжело осела на пол. «Сейчас они вызовут охрану», – подумала я. Но они, то ли напуганные кровью, брызнувшей из разбитого носа Сергеевны, то ли просто уставшие, сдались.
Генерал вышел в другую комнату и принялся звонить по телефону – заказывать на дом девушек. Золотопромышленник к нему присоединился. Сергеевна продолжала сидеть на полу, размазывая кровь по лицу.
Девицы приехали, и, когда ближе к рассвету все это человеческое месиво захрапело, я вышла из проклятой квартиры на улицу, удивительно тихую и спокойную в первых лучах солнца.
Самое странное, что на следующий день, когда я вышла с занятий, передо мной распахнулась дверца навороченного «Лексуса». Появившийся из него виновник ночной вакханалии рассыпался в извинениях за причиненные неудобства, пытался куда-то меня пригласить и обещал загладить вину. Я выдергивала локоть из его цепких пальцев и отворачивалась. Убедившись, что я не пойду на мировую, он вздохнул и сел обратно в машину, которая тотчас же скрылась из глаз. А я, машинально сунув озябшую руку в карман пальто, нашарила какой-то прямоугольный предмет. Вытащив его, я увидела черный бархатный футляр, в котором горел и переливался Chopard последней коллекции.
Так извинился передо мной ночной вурдалак, превратившийся с первым криком петуха в вежливого и воспитанного джентльмена. И я его извинения приняла, так же, как спустя несколько месяцев приняла от него предложение руки и сердца. Впрочем, наш немыслимый
Бродяжья судьба
Движущаяся дорожка в аэропорту Бен-Гуриона. За огромным окном бесконечное небо и древняя как мир земля. Farewell, Israel… goodbye, my shining love. Каждый раз, покидая тебя, я оставляю здесь часть своей души. Будто имею некую тайную привязанность к тебе, будто нашла тебя наконец среди песков обезвоженной пустыни. Искала всю жизнь и снова потеряла…
…О, не верьте тем, кто утверждает, что все возможно пережить, забыть, восстать, как птица Феникс из пепла. Есть кое-что, о чем забыть нельзя, что будет тревожить ночами, приходить размытыми лунными образами и манить за собой в далекое, не подлежащее восстановлению прошлое. И придется следовать за ними, за этими беспокойными видениями, искать какой-то выход, пытаясь избавиться от назойливых воспоминаний, снова и снова возвращаться туда, где давно потерялся след любви. Но как многие тысячелетия назад, по-прежнему блестит на солнце зеркало неподвижного Мертвого моря и на восходе горят оранжевым огнем безжизненные и древние горы Синая.
…Увидев Руслана на проклятом унылом мероприятии, куда меня почти случайно занесло, я как будто снова оказалась там, на древней выжженной земле. Будто перенеслась на много лет назад и ощутила запах моря и пряностей и легкое прикосновение солнечных лучей к сомкнутым векам.
…Все растворилось – ни взгляда, ни шороха, испепеляющий целеустремленный зной. И знаешь, знаешь наверняка, что так будет всегда, и только омут памяти затягивает и не дает покоя… Дождь так и не пошел. Снова выглянуло настырное, безжалостное солнце. Марево рассеялось, обнажив черты далеких оранжевых скал. Я тебя забуду. Я не забуду тебя никогда.
…Нет, простые человеческие радости всегда были мне чужды. Я никогда не желала семьи, надежного мужского плеча, субботних обедов с общими родственниками, раза два в год рейдов в ресторан, обязательно заканчивающихся чьей-то блевотиной в сортире… Никогда не любила и не знала я детей – я им нравилась, они мне нет. Вне зависимости от возраста и социального положения их родителей.
От навязанного псевдопраздничного общения я уставала гораздо больше, чем от своего действительного труда. И всегда, всегда старалась как можно быстрее замести следы любого сходняка, состоявшего более чем из трех человек. Посему я и называю себя патологической лгуньей без всяческих прикрас.
По правде говоря, в какой-то момент строить из себя компанейскую овцу из общего стойла мне резко надоедало, и вот тогда… Тогда и наступал самый запредельный момент, к которому я стремилась изначально, – полный, феерический разрыв без объяснений и взаимных обвинений, а в самых жгучих случаях безобидный иллюзионист уступал коварному и злому Карабасу-Барабасу, который, глумливо ухмыляясь, указывал ничего не подозревающим куклам на их место, а также на невозможность существования без нового, уже идущего будто на смену кукловода.