Шрифт:
М.ЕМЦЕВ, Е.ПАРНОВ
ИДЕАЛЬНЫЙ АРИЕЦ
Юлиус Крюге получил записку еще утром и к трем часам дня уже сидел в кафе "Вихель". Он заказал кружку светлого пива и рогалики, посыпанные хмелем и крупными зернами соли. Вязкая белоснежная пена отражалась в глянцевом пластике стола. Крюге цедил холодное, чуть горьковатое пиво и думал о Максе.
После войны они почти не встречались. Максу пришлось порядком хлебнуть горя в прошлую войну. Конечно, не все переживают свои обиды так долго. А Макс буквально задохнулся от горя, он до сих пор не может очнуться
Крюге поднял голову и увидел Макса Штаубе. Он устало брел через зал, разрывая замысловатую паутину табачного дыма. Голова у Макса стала совсем седой, сетка морщин легла на лоб и на щеки. Всякий раз, когда Крюге видел это лицо, что-то тоскливо сжимало сердце, Крюге с трудом глотнул и приподнялся.
Макс сразу заметил художника.
– Дружище...
Они пристально всматривались друг в друга. Художник с досадой покачал головой. Макс выглядел очень неважно. Впавшие щеки словно подернуты пеплом. Добрые глаза смотрят растерянно и тоскливо.
– Послушай, Юлиус, - начал Штаубе и замолк.
– Послушай, Юлиус, - опять повторил он, стараясь заглянуть художнику в глаза.
– Я отыскал Мигеля.
Юлиус непроизвольно резко дернул плечом. Это могло означать и "неужели" и "черт побери" и выдавало его внутреннюю напряженность.
– Ну и что же теперь? Ты хочешь...
– Если б я нашел его лет пять назад, - задумчиво продолжал Штаубе, не глядя на художника, - тогда другое дело...
Он размял тугую сигарету тонкими пальцами (на левой руке их было только три) и посмотрел сквозь стекло на улицу, где проходили люди в плащах и легких осенних пальто и проезжали яркие автомобили.
– Я встретил его в прошлом месяце.
– И до сих пор!..
– воскликнул Юлиус.
– И до сих пор хожу за ним по пятам. Он преуспел. Весьма преуспел.
Крюге насмешливо и понимающе хмыкнул.
– Он снова стал важной персоной. Идеолог, оратор. Посредник. Чины, богатство, положение.
– Где он был?
– Где они все были... Латинская Америка, Испания, Турция...
– А ты искал его во Франции, Италии, Швеции! Не повезло тебе.
– Как всем, кто ищет.
– Штаубе задумался.
Да, ему не повезло. Ему уже давно не везет. А когда это началось?
Штаубе уже не смотрит на друга, перед его глазами воскресает одна июньская ночь тридцать девятого года.
Среди других, более страшных, она вроде ничем не примечательна. И все же...
Они праздновали тогда день рождения Нигеля в кабинете старого Штаубе. Из высоких шкафов на них тускло смотрели золоченые переплеты. Они сидели за письменным столом, заставленным бутылками и бокалами. Горки сизого пепла в тяжелых пепельницах, недопитый пунш. Тонкие ломтики янтарного с чернью сыра источали пряный запах, от которого слегка кружилась голова.
Занималось утро. Штаубе отчетливо представил себе узкое окно с решеткой, за которым солнце жадно сжигало рваные края облаков. Он на всю жизнь запомнил это окно, чугунный узор на фоне утреннего неба. Именно тогда ему
– Я сделаю его патриотом, - сказал Штаубе и начал развивать свои намерения: - Он станет у меня первоклассным немцем. Трудолюбие, дисциплина, чинопочитание, послушание. Вера, вера и вера.
– Прравильно!
– воскликнул Крюге.
– И-и... этот, как его... идеализм. Кантианство, ницшеанство, гегельянство. Абсолютный дух - пуп вселенной.
– А он согласен? Нужно у него спросить. Эй, Нигель! крикнул Тюлов.
– Он так не услышит, - улыбнулся Макс и нажал кнопку. Далеко...
Через некоторое время за дверью послышались осторожные шаги, отрывистый стук, и на пороге появился Нигель. Он производил впечатление деревенского парня. Соломенные волосы, мешковатый костюм, румяные щеки и голубые глаза.
– Хорош! Браво, Нигельхен! За твое здоровье. Сегодня отмечается твое рождение. Пропустишь рюмочку с нами?
– Трое пьяных друзей хлопали его по плечу и дергали за рукава.
Парня это нисколько не смутило, он ответил ровным голосом:
– Добрый вечер. Благодарю вас. Благодарю вас. Я никогда ничего не пью.
– Ну, это ты напрасно, Нигельхен, - сказал Тюлов.
– Макс, заметь себе, настоящий немец пьет без ограничения. Воспитывать так воспитывать...
– Ему вредно, - отмахнулся Штаубе.
– Слушай, Нигель, мы решили сделать тебя человеком. Настоящим немцем.
– Идеальным, - добавил Крюге.
– Ты познаешь все, чему учили лучшие люди нашей нации, продолжал Штаубе.
– Ты будешь сильным, решительным, храбрым.
– Неумолимым, - сказал Тюлов.
– Согласен?
Нигель некоторое время молчал, потом кивнул головой:
– Как вам будет угодно.
– Голос его был сухим и безжизненным.
– Ну, марш отдыхать!
После этого... Что было после этого? Штаубе напрягает память. Да, они принялись обучать этого болвана. Какая идиотская затея! Сколько сил было потрачено, сколько времени...
И однажды Тюлов сказал:
– А ты знаешь, Нигель обнаруживает вкус. Он терпеть не может диалектическую неопределенность. Любит конкретность.
– Нигель против Гегеля, - скептически заметил Крюге.
– Вот именно. Наш студент предпочитает "Заратустру". Особенно полюбились ему трактаты Шпенглера, приказы Мольтке, речи Фридриха и Бисмарка.
– Прикладной ум, преклонение перед целью...
– начал было Крюге.
Но Штаубе перебил его:
– Друзья мои, это же знаменательно! Какую главную идею мы вкладываем в нашего дорогого ученика? Представление об абсолютном духе, присущее германской расе, как первой среди прочих. Вот фундамент, на котором строится мышление Нигеля. Сущность абсолютного духа заключается в постоянном движении вперед по пути совершенствования. А что такое движение?