Идеальный друг

Сутер Мартин

20

Маленькие группки людей смущенно переминались под зонтами у входа в часовню номер два. Под навесом собрались ближайшие родственники. Отец Лукаса, высокий худой мужчина с волосами, тронутыми сединой, выглядел среди них удивленным, словно попал не на то мероприятие. Мать Лукаса, полноватая, энергичная женщина, держала его за руку, то и дело поднимая на него озабоченный взгляд. Рядом с ними и позади них стояли пожилые женщины и мужчины, видимо, тетки и дядья Лукаса. Еще Фабио узнал старшего

брата и младшую сестру покойного. И пожилой человек на костылях тоже показался ему знакомым. Ну конечно, это был тот самый двоюродный дед, которому принадлежал участок «Гуррама».

На нейтральной полосе между родственниками и остальными участниками похорон стояла Норина со своей матерью. В какой-то момент Фабио почудилось, что она его увидела и кивнула.

Редакция пришла в полном составе. Руфер прибыл в сопровождении супруги. Он был в темном костюме и снова с усами. Сара Матей надела шляпу с широкими полями, и Фабио не сразу ее узнал. Рето Берлауэр в ветровке и галстуке, с кожаной сумкой через плечо имел такой вид, словно собрался писать репортаж.

Издательство было представлено кадровиком Коллером. Пришло несколько журналистов из других отделов. И кое-кто из конкурирующих издательств.

В одной довольно большой группе журналистов он обнаружил Марлен. Она была одета во все черное, но на ней это не выглядело как траур. Она бросила на него быстрый взгляд и медленно кивнула. Что это означало, он не понял. Вероятнее всего, горький упрек.

Потом она опять включилась в тихий, серьезный разговор.

«Контакт с журналистами – моя профессия», – заявила она ему когда-то.

Прибывшие медленно продвигались ко входу, стряхивали зонты и вставали в очередь, чтобы выразить соболезнование близким покойного.

Фабио протянул руку матери Лукаса, но женщина обняла его и крепко прижала к груди. Он тоже обнял ее и считал секунды, пока она его не отпустила.

– Это Фабио, – напомнила она своему мужу.

Отец Лукаса его не узнал.

– Лучший друг Лукаса, – пояснила она.

В часовне номер два не было никаких религиозных символов. Композиция из цветов по обеим сторонам амвона и нейтральная свеча без пламени – вот и все, что должно было подчеркнуть торжественность церемонии. Интересно, подумал Фабио, когда администрация кладбища присваивала номера часовням для отправления различных похоронных обрядов, она не опасалась, что может произойти путаница?

В часовне было холодно. Слабый свет дождливого дня с трудом пробивался сквозь конструктивистские витражи. Единственным, что излучало немного тепла, была крохотная лампочка, привинченная к амвону.

В начале церемонии прозвучала пьеса для виолончели соло. Фабио вспомнил, что Лукас как-то назвал себя атеистом. И никогда не проявлял особой любви к современной виолончельной музыке.

После музыкального вступления к амвону вышел брат Лукаса и нервно зачитал биографию покойного.

Потом снова зазвучала виолончель.

Сестра Лукаса продекламировала текст, который Фабио только в самом конце опознал как стихотворение Готфрида Бенна. Она попросила присутствующих почтить память Лукаса минутой молчания. Фабио прочел про себя «Отче наш» и «Аве Мария» и вознес благодарность Господу за то, что Он создал его католиком.

О том, что минута молчания истекла, сообщило очередное выступление виолончели, во время которого кто-то громко зарыдал.

Фабио сидел тремя рядами дальше отца Лукаса и все время видел перед собой его высокую фигуру: даже сидя этот человек был выше всех ростом. Поначалу он еще удивленно озирался вокруг. А потом совсем затих.

Теперь его сотрясали безудержные рыдания.

Фабио успел заметить, как на его плечи с двух сторон легли женские руки. Но тут глаза самого Фабио наполнились слезами.

Сначала он пытался сдерживаться. Но вскоре из его груди вырвался первый всхлип, и Фабио расплакался, как отчаявшийся ребенок. Он не знал, что вызвало его слезы: печаль по Лукасу, досада на безвкусицу церемонии или мысль о неизбежности собственной смерти.

Он не заметил, как люди встали и покинули помещение, бросая на него любопытные косые взгляды. Он опомнился только тогда, когда кто-то обнял его и сунул в руку бумажный носовой платок.

Немного придя в себя, он увидел хлопотавшую вокруг него Сару.

Он шмыгнул носом:

– Черт возьми!

Сара кивнула.

– Где все?

– У могилы.

– А ты?

– А я рада, что у меня есть повод увильнуть.

– Не знаю, что на меня нашло.

– Если уж и на похоронах нельзя больше плакать…

– Послушай, Сара, если вопрос встанет обо мне и ты окажешься в курсе, имей в виду: пусть меня хоронят со священником, служкой, ладаном и какой-никакой латынью.

– Давай выйдем отсюда.

В стояке перед входом в часовню оставался один-единственный зонт. Сара его раскрыла. «Дерьмовая погода», – было написано на зонте.

– Не совсем прилично, я знаю. Просто не нашлось другого. Они заказали поминки в «Зонненфельзе». Ты поедешь?

– Поминки? Нет, я, наверное, не потяну. Будет очень глупо, если я там не появлюсь?

Сара улыбнулась:

– Ты так ревел, что никто на тебя не рассердится.

Под зонтом с неподобающей надписью они прошли к машине Сары.

– Хоть это и не совсем уместно, но я все-таки спрошу: вы уже просмотрели его вещи?

– Только поверхностно.

– И не нашли ничего о докторе Барте?

– Крупное дело?

– Именно.

– Как выглядят эти материалы?

– Научные заметки, статистические подсчеты, протоколы.

– Если мы что-то найдем, я дам тебе знать. Но отдать их я не имею права, понимаешь?

– Да.

Она уже села за руль, когда он спросил:

– Я все еще должен держаться подальше?