Идеальный шпион
Шрифт:
— Послушайте, Артелли, — говорит Бразерхуд, — ваши люди строят очень многое на том, что всякий раз, как только Пим покидал Вашингтон, отправляясь ли в отпуск или же для того, чтобы посетить другой город, передачи зашифрованных радиограмм из чехословацкого посольства прерывались. Подозреваю, что это же, как ударный момент, вы собираетесь изложить и сейчас.
— Несколько расцветив, но да, собираюсь, — достаточно любезно отвечает Артелли.
Указательный палец Бразерхуда по-прежнему целится в его жертву. Руки Артелли сложены на столе.
— Предполагается,
— Правильно.
— И каждый раз, когда он возвращается в столицу, они опять тут как тут: «Хелло, а вот и вы, добро пожаловать». Верно?
— Да, сэр.
— Тогда посмотрим на дело с другой стороны, хорошо? Если вам надо замарать человека, разве можно найти лучший способ это сделать?
— Не в наши дни, — спокойно отвечает Артелли. — Десять лет назад — может быть. Но не в восьмидесятые.
— Почему же?
— Это было бы глупо. Все мы знаем обычную практику спецслужб — вести передачи вне зависимости, слушает или не слушает их принимающая сторона. Подозреваю, что они… — Он делает паузу. — Может быть, предоставить это мистеру Ледереру? — говорит он.
— Нет, нет, не надо, изложите вы, — повелительно бросает Векслер, не поднимая глаз.
Подобная резкость со стороны Векслера ни для кого не является неожиданностью. Характерной чертой их совещаний, хорошо известной всем присутствующим, является умолчание имени Ледерера, если не явный запрет на него. Ледерер — их Кассандра. Никто еще не просил Кассандру выступать на экстренных совещаниях.
Артелли как шахматный игрок — не спешит.
— Передающая техника, которую нам пришлось тут исследовать, устарела даже к моменту пользования ею. Это разлито в воздухе, это ощущается интуитивно. Давнишний запах. Запах устойчивой, привычной связи между двумя людьми. Связи, возможно, длившейся годами.
— Но это все крайне субъективно! — восклицает Найджел весьма сердито.
В комнате воцаряется атмосфера враждебности, и граница — деления национальные. Бразерхуд ничего не говорит, но лицо его красно. Заметит ли это кто-нибудь еще, помимо него, Ледерер не знает. Бразерхуд покраснел, сжал кулак на столе и на секунду, кажется, потерял над собой контроль. Ледерер слышит, как тот ворчит: «Выдумки и чушь», но остальное ему не слышно, потому что Артелли решается продолжать.
— Но более важное наше открытие состоит в том, какой код применялся в этих передачах. Как только мы поняли, что используются старые технические методы связи, мы подвергли передачи разного способа анализам. Ведь не сразу же догадаешься искать паровой двигатель под капотом «кадиллака», верно? Мы решили читать сообщения, учитывая, что принимающая сторона, мужчина это или женщина, видимо, прошла обучение некоторое время назад и не владеет современными кодами или же не решается их использовать. Мы стали искать коды попроще. В особенности подозрение вызвал метод заранее обговоренного текста в качестве основы шифровального ключа.
«Если кто-нибудь здесь и понимает,
— Приняв это, мы немедленно начали обнаруживать некоторую последовательность структуры. Пока что для нас это все еще алгебра. Но кое-что наблюдается. Это логический словесный ряд. Может быть, кусок шекспировского текста. Может быть, детский стишок готтентотов. Но за всем угадывается какой-то стройный текст. И из этого текста черпается основа их кода. И мы подозреваем — возможно, это покажется некой мистикой, — что текст этот как бы соединяет передающего и принимающего, как мог бы соединять живой человек. Все, что нам требуется, это одно слово. Лучше — но не обязательно — начальное. Остальная расшифровка — это лишь вопрос времени, после чего все будет раскрыто и обнародовано.
— И когда же это произойдет? — спрашивает Маунтджой. — Полагаю, что к году тысяча девятьсот девяностому?
— Возможно, и так. А возможно, сегодня вечером.
Внезапно становится очевидно, что Артелли знает больше, чем говорит. Гипотеза стала для него непреложной истиной.
Бразерхуд первым подхватывает намек.
— Почему же все-таки сегодня — говорит он. — Почему не к тысяча девятьсот девяностому?
— В чешских передачах появилась вообще какая-то странность, — с улыбкой признается Артелли. — Тут и там в эфире появляются обрывки информации. Прошлой ночью пражское радио обратилось вдруг к какому-то профессору, которого в природе не существует.
Как крик о помощи, обращенный к тому, кто способен воспринимать лишь членораздельную речь. Потом, мы постоянно слышим сигналы о помощи — на коротких волнах, сигналы направляемые из чешского посольства в Лондоне. Четыре дня кряду они вклинивали свои коротковолновые сигналы в основную трансляцию Би-би-си. Словно чехи потеряли в лесу ребенка и кричат на все лады в надежде, что крики эти каким-нибудь образом дойдут до него.
И еще прежде, чем замер монотонный голос Артелли, включается Бразерхуд.
— Разумеется, следуют сигналы из Лондона, — яростно начинает доказывать он и с вызовом опускает сжатый кулак на стол. — Разумеется, чехи действуют! Господи, сколько раз еще надо это вам объяснять! Два года без перерыва эти проклятые чехи ведут передачи оттуда, где появляется Пим, и, разумеется, передачи эти совпадают с его передвижениями. Это радиоигра. В нее играют, когда хотят замарать человека. Вы упорно повторяете одно и то же и ждете, пока у кого-то не выдержат нервы. Чехи не дураки. Иной раз мне кажется, что глупость проявляем мы.
Артелли бесстрастно поворачивается к Ледереру и криво усмехается, как бы говоря: «Посмотрим, сможете ли поразить их вы». При этом Гранту Ледереру совершенно некстати вспомнилось роскошное обнаженное тело Би, лежащее на его теле, и ангельская прелесть ее ласк.
— Сэр Майкл, я вынужден начать с другого конца, — безмятежно произносит Ледерер заранее заготовленные слова и прямо обращается к Браммелу: — Я перенесусь на десять дней назад, в Вену, если вы не возражаете, сэр, а оттуда проследую в Вашингтон.