Иден - 3

Ле Карр Джорджия

— Моей семье?

— Да, они все ждут. Пойдемте.

Я следую за ней в комнату ожидания.

— Вот они, — бодро говорит она.

Первого человека, которого я вижу — мать Джека.

Медсестра уходит.

Несколько секунд мать Джека молча смотрит на меня. Затем она поднимается и направляется ко мне. Ее губы дрожат от гнева. Я вижу, как она приближается и не чувствую страха. Я хочу, чтобы она ударили меня, потому что я заслужила. Это все моя вина. Я оказалась настолько, черт побери, глупой и беспечной. Для меня будет облегчением, если она ударит.

Она останавливается передо мной и замахивается, она все же решила это сделать. Если бы я была на ее месте, я бы точно ударила, смогла бы. Ее рука начинается двигаться, но так и не дотрагивается до меня, Шейн хватает ее налету.

— Не надо, ма, — с грустью говорит он. — Он любит ее. Когда он очнется, ему разобьет это сердце, если он узнает, что ты ударила ее.

Он отпускает ее руку, и она прикрывает рот руками. Она смотрит огромным, шокирующими глазами, руки заметно дрожат.

— А что, если он не очнется?

Лицо Шейна заметно белеет.

— Тогда его душа будет печалится об этом.

Она теребит руки, всхлипывая, ее бедное материнское сердце разрывается от боли. Он обнимает ее за талию и осторожно ведет назад к синему креслу.

Дом встает рядом со мной.

— Пойдем, — зовет он. — Выпьем кофе.

Я разрешаю ему вывести из этого зала ожидания с голубыми креслами, заполненного печалью и болью матери Джека.

Я прислоняюсь к стене в коридоре. Мы какое-то время просто молчим, я стараюсь держаться от него подальше.

— Хочешь выпить что-нибудь покрепче? — спрашивает он.

— Ага, — отвечаю я.

Он достает флягу из кармана куртки.

Я жадно глотаю, алкоголь обжигает горло.

— Как долго он уже в операционной?

— Семь часов.

Я чувствую страх, причем очень сильный.

— Он же очнется, не так ли?

Его подбородок напрягается.

— Он выкарабкается, — наконец отвечает его брат. — Он очнется, или же бл*дь, я убью этого придурка сам.

В этом весь Доминик: Зачем открывать чертову дверь, если можно ее просто выбить? У меня текут слезы по щекам.

Джек

Я просыпаюсь от неописуемой боли.

— Лили, — бормочу я.

Тишина. Я опять проваливаюсь в благословенный мрак.

Я возвращаюсь назад. Огни. Голоса. Машины. Жгучая боль. Я проваливаюсь.

Открываю глаза. Женщина.

— Лили?

— Медсестра Борна, мне жаль.

— Лили.

— Ваша жена?

— Да, моя жена. Скажите ей, чтобы тащила сюда свою задницу, — с трудом бормочу я.

И опять я проваливаюсь во тьму.

Мать держит меня за руку. Я знаю, что это она, чувствую. Она плачет. Я хочу остановить ее, и сказать, что у меня все в порядке. Приходит Шейн и шепчет мне на ухо.

— Поправляйся поскорее.

Я открываю глаза, и вижу опять маму. Она трясется от беззвучных рыданий, берет меня за руку. Ей похоже больше требуется помощь, чем мне, потому что она совсем не в порядке.

— Я так люблю тебя, — говорит она. Я опять проваливаюсь

в темноту.

В следующий раз, когда я открываю глаза, вижу уже более-менее четко, а не размытые предметы. Я смотрю на маму.

— Где Лили, ма? — спрашиваю я.

— Она за дверью, — говорит она. — Ты чуть не умер из-за нее.

— Это правда. Я чуть не умер из-за нее, но я бы умер без нее, ма. Она предупредила нас, так как в организацию Би Джея просочился коп.

Моя мать не мстительная, она легко простит.

— В таком случае я помолюсь Мадонне за твою жену, — шепчет она.

Ма тихо уходит через несколько минут, и после нее Лили открывает дверь.

— О, ты очнулся, — плачет она, не веря своим глазам.

Она подходит и останавливается рядом со мной, хрупкая фигурка, словно фарфоровая. У нее заклеен висок и большой синяк почти во всю щеку, и тени под глазами, но она такая красивая, что мне хочется заплакать.

— Я не могу дождаться, чтобы запустить свой член в твою киску, — говорю я, и она начинает плакать, большими крупными слезами, скатывающимися по щекам. Я не останавливаю ее, потому что точно знаю, что это слезы радости.

17.

Лили

Если бы я не сделала запись произошедшего, то не знаю, как бы все обернулось. Газеты много дней подряд пестрели подробностями случившегося, это была сенсация, потому что мы убили детектива-сержанта, весьма уважаемого сотрудника полиции. Я рассказала все, что знала, но так и не знала, что случилось с Робином. Как-то я позвонила в офис и попросила его к телефону. Один из парней взял трубку и сообщил мне, что он больше здесь не работает. О нем ничего не сообщалось в газетах, думаю просто поступили, как обычно, чтобы прикрыть свои собственные задницы, сделали вид, что его вообще не было.

Прошло две недели, прежде чем нам разрешили перевести Джека домой. Семья собралась в полном составе. Шейн и Дом перенесли кровать на первый этаж, установив ее в одной из гостиной, чтобы Джеку не приходилось подниматься по лестнице. Братья осторожно кладут его в кровать. Я беспомощно суечусь рядом с ними. Джек выглядит очень бледным.

— Спасибо, — говорит он им.

Я предлагаю им что-нибудь выпить, но они быстро оставляют нас, сказав, что заглянут попозже вечером.

— Хорошо, — отвечаю я, закрывая входную дверь. Возвращаюсь в гостиную, Джек широко улыбается.

— Боже, я соскучился по нашему дому, — говорит он. — Иди сюда и поцелуй меня как следует.

Я иду к нему, испытывая неожиданно робость. Я говорила тогда, что люблю его, но не знаю, слышал ли он. Остались ли у него какие-либо воспоминания, несмотря на травму головы.

Я нежно целую его в губы и еле касаясь обхватываю его за плечо.

— Ты же знаешь, что это называется жалкий поцелуй?

Я смеюсь.

— Ты не должен напрягаться.

— Я не должен, но ты же можешь.

Я хмурюсь.