Иди куда хочешь
Шрифт:
— Да? — безучастно спросил ты, прикусывая сорванную травинку.
— Да! Ты мой двоюродный брат по матери! Ты равен мне по праву рождения! Идем со мной — и все цари, собравшиеся ради дела Пандавов, станут целовать прах от твоих стоп! Пусть Юдхиштхира, сын Петлерукого Ямы, будет наследником престола, царствующим под твоим скипетром! Пусть он восходит на колесницу следом за тобой, неся белое опахало! Пусть сын Ветра, могучий Бхима, подыметнад тобой зонт, пусть гордый Арджуна, сын Громовержца, возьмет в руки поводья твоей упряжки, пусть близнецы хором поют тебе хвалу! Пусть их общая жена придет к тебе на шестой день! Пусть радуются
И Черный Баламут осекся.
Хохот был ответом его пламенной речи. Ты шлепнулся на спину, сотрясаемый пароксизмами смеха, ты хрюкал и бил руками по мокрой траве, ты задирал ноги к фиолетовому небу, словно стремясь пнуть первые звезды и зеленоватый медяк ущербной луны, оглушительные раскаты рвались из твоей груди — и вдалеке испуганно откликнулись шакалы.
Так смеются на площадях, когда балаганный вибхишака пнет в зад тупого мытаря, так смеются над гордецом, плюхнувшимся в лужу, полную слоновьего навоза, так хохочут, не думая о завтрашнем дне.
— Я… я… — Голос отказывался повиноваться тебе, и его приходилось смирять, будто жеребца-двухлетку, не знавшего удил. — Ох, Кришна! Нет, я понимаю — лучшие побуждения и все такое… Я даже могу поверить, что ты не врешь! Но какое — вдумайся, скинь с себя божественную мудрость! — какое может иметь значение, кем и от кого я рожден на самом деле?!
— Для кого я стараюсь? — спросил Черный Баламут у лунного медяка.
— Нет, для кого я стараюсь, из кожи вон лезу?! — спросил он у реки и леса на том берегу.
— И что в награду?
Молчали река и лес, молчала луна, молчала ночь, тихо подкравшаяся к вам, и тишина скорбно кивала головой.
— Я рожден сутиным сыном, — ответил ты Кришне, луне, лесу, реке и тишине.
— А ты, Кришна, рожден барышником. Из меня плохой царь, а из тебя, наверное, плохой бог. Впрочем, неважно. Ты что, всерьез полагаешь, будто Ушастика можно купить за такую малую плату, как трон и небесное родство? Ты мелок в сравнении с Бойцом — тот отдавал мне царство ангов, ничего не требуя взамен, кроме дружбы… А ты требуешь, чтобы я лишил свою мать жертвенной лепешки! Тытребуешь, чтобы я повернулся спиной к старику, который учил меня держать поводья в руках! Ты требуешь от меня предать друзей, покрыть свое имя позором, переступить через самого себя — и все это лишь за чин владыки— полубога?!
— Послушайся ты меня, — устало сказал Черный Баламут, — войны не было бы вообще. Боец не станет драться с тобой, особенно если твои права на хастинапурский трон подтвердятся должным образом. И Царь Справедливости откажется от притязаний на власть, узнав о твоем старшинстве. Война и мир в твоих руках, глупый Карна! Ты встал.
— Я ухожу, Кришна. Считай, что этого разговора не было. Я много хотел сказать тебе и о многом спросить… теперь не хочу. До встречи.
Невидимые когти вцепились в мочки твоих ушей. Багрянец окутал голову, сквозь него лицо Кришны выглядело пепельно-бледным, мертвым, вытесанным из чунарского песчаника, и слова сами легли на язык, правильные слова, единственные слова, от которых не несло падалью и не забивалось горло шерстяным комом.
— Ты лжешь, Кришна. Не в моих руках судьбы войны и мира — вернее, не только в моих. О Баламут, при том великом жертвоприношении оружию ты будешь верховным надзирателем, обязанности жреца-исполнителя также будут принадлежать тебе! Если
«Встретимся?» — подмигнула луна.
«Встретимся?» — замерцали звезды, и тишина отпрянула прочь.
«Встретимся ли?» — переглянулись лес с рекой и правый берег с левым.
Ты пошел вверх по склону не оглядываясь.
— Погоди! — догнал тебя у самой колесницы громкий окрик. — Постой, Карна… обожди…
За тобой бежал Черный Баламут, скользя по косогору, спотыкаясь, падая — и все-таки спеша.
За тобой.
Желтые одежды Кришны были в грязи.
2
АВАТАРА
— Мы похожи с тобой, Карна: рожденные для неба, мы родились в дерьме.
Но речь сейчас не о тебе.
Обо мне.
С младых ногтей я чувствовал в себе силы повелевать Мирозданием, я, новорожденный молокосос, Господь с пролежнями на заднице, и еще я понимал, что живу под Опекой. Ты никогда не знал, что это такое — быть перчаткой для чужой руки, дверью для почетного гостя, который волен входить и выходить, когда ему вздумается, и пусть чернь молится потом на опустевшую перчатку или покрывает лаком дверные створки!
Я царь, я раб, я червь, я бог!
Два разума смешивались в Кришне, как смешиваются вода и вино: острый рассудок небожителя выводил письмена на чистом листе детского сознания, и когда Опекуну требовалось удалиться по своим делам, я сходил с ума от этого раздвоения, от самого себя и следов Его, плохо понимая, где я, где не-я!..
Я убивал демонов и пачкал пеленки, я творил чудеса и воровал масло из чужих горшков, я бросал под облака груженые повозки и плакал, привязанный за ногу к кровати… И однажды я понял: прожив жизнь богом, я умру. Сдохну, как последний псоядец, и что с того, если у меня будут царские — нет, божественные! — похороны? Рука покинет перчатку, гость забудет о парадном входе, дверь заколотят досками крест-накрест, я стану ненужен… о, возможно, я даже попаду в рай! Я наверняка попаду в рай, я войду в Вайкунтху, озираясь по сторонам… Не хозяином, каким привык себя чувствовать согласно чужому и чуждому замыслу, не господином — приживалой, нахлебником, холопом, одаренным за верную службу! Рай с барского плеча?!
В этот день я покончил с детством, в этот день я возненавидел Опекуна Мира за его щедроты, в этот день малыш Кришна стал Кришной Джанарданой, Черным Баламутом.
…Мы похожи с тобой, Карна: рожденные для свободы, мы родились в оковах.
Но речь сейчас не о тебе.
Обо мне.
Мой надсмотрщик был не снаружи — внутри меня. Спрятаться? убежать? обмануть?! — пустые надежды. В любую секунду мое тело могло перестать быть моим, а мысли выворачивались наизнанку, становясь достоянием хозяина. Смешно!— именно в такие минуты досмотра и захвата я с особенной остротой ощущал себя божеством… Кнут и пряник, удар и ласка — все это был я сам и в то же время — не-я. Любовь человеков слеталась ко мне, трепеща крылышками, как пчелы слетаются к расцветшей лилии… это он, Вишну-Даритель, был лилией. Гимны воспевали меня, клубясь дождевыми облаками… это он, повелитель Вайкунтхи, был дождем, и облаками, и заправилой вселенского хора.