Иди за рекой

Издательство CORPUS ®

Представьте себе, сколько там всего, на черном дне озера. Мусор, приносимый рекой и сбрасываемый с лодок, с годами истрепывается, мягчеет. Губастые рыбы проплывают свои странные жизни, держась подальше от крючка, двигаясь и дыша неразделимо. Представьте себе вихляющие клочки озерной тины – так танцуют гибкие и стройные женщины, когда никто не смотрит. Встаньте у самой кромки, позвольте тихим волнам заглотнуть ваши туфли, пока вы представляете себе, насколько близко подошли к этому миру, такому же тихому и непостижимому, как лунный, ведь и сюда не добивает свет, тепло и звуки.

Мой дом – на дне озера. Там лежит наша ферма, погруженная в ил, ее останки не отличишь от обломков затонувших лодок. Глянцевая форель прочесывает мою бывшую комнату, а еще гостиную, где мы с семьей собирались по воскресеньям. Гниют амбары и корыта. Ржавеет спутанная колючая проволока. Земля, прежде плодородная, теперь маринуется в праздности.

В учебниках по истории создание водохранилища Блю-Меса могут сколько угодно представлять в героическом свете, как часть грандиозного проекта по перемещению драгоценной воды из притоков Колорадо на засушливые земли Юго-Запада. Возможно, бывшую бурную реку Ганнисон и в самом деле заткнули и принудили стать озером из самых благих намерений, но я-то знаю совсем другую историю.

Я, бывало, стояла в этой части Ганнисона по колено в воде, когда река еще текла, стремительно и бурно, через родную мою долину, а над ней высились бескрайние и бесприютные горы Биг-Блю. Я знала городок Айола, когда он просыпался по утрам к ароматному завтраку, к работе на ферме и хозяйственным заботам, и видела, как восходящее солнце освещает восточную сторону Мейн-стрит, потихоньку продвигается вверх, через железнодорожные пути и школьный двор и наконец зажигает красно-синий витраж единственного круглого окошка крошечной церкви. Я мерила жизнь по глухим паровозным гудкам в 9.22, 14.05, 17.47. Мне были известны все кратчайшие дороги городка, все его жители и то самое старое и кривое дерево, которое исправно приносило лучшие персики в нашем саду. А еще мне была известна – возможно, даже лучше, чем другим, – печаль этих мест.

Благие намерения переместили кладбище Айолы высоко на холм (хочется верить, что все надгробия моей семьи совпали с соответствующими останками), где оно так до сих пор и находится, за белой железной оградой, просевшей и прогнувшейся под тяжестью снега. Вся прочая Айола, штат Колорадо, была затоплена – с самыми благими намерениями.

Представьте себе город, молчаливый, забытый, разлагающийся на дне озера, которое когда-то было рекой. Если вы при этом зададитесь вопросом, удалось ли водам потопа смыть все здешние радости и беды, то я вам отвечу: нет, не удалось. Пейзажи юных лет нас создают, мы уносим их в себе и, в зависимости от того, что они даровали нам и чего лишили, становимся тем, чем становимся.

1948

Вида он был невзрачного.

Во всяком случае,

– Извините, – сказал молодой человек, коснувшись потемневшими от грязи большим и указательным пальцами козырька потрепанной красной бейсболки. – К ночлежке так дойду?

Всего-то. Самый обыкновенный вопрос от неумытого незнакомца, шагающего по Мейн-стрит как раз в тот момент, когда я дошла до перекрестка с улицей Норт-Лора.

Комбинезон и руки были у него сплошь в чем-то черном – я предположила, что это колесная смазка или несколько слоев пыли с полей, хотя цвет уж чересчур темный и для того, и для другого. Щеки тоже были в грязи, но сквозь дорожки пота просвечивала загорелая кожа. И прямые черные волосы торчали из-под кепки.

То осеннее утро было таким же обыкновенным, как овсянка и яичница, которые я подала мужчинам на завтрак. Да и после завтрака я тоже не заметила ничего особенного – пока выполняла привычные дела по дому, задавала корм смирным животным, собирала в утренней прохладе две корзины поздних персиков и развозила их, как и в любой другой день, уложив в расшатанную тележку, пристегнутую к велосипеду, и когда вернулась домой готовить обед. Но теперь-то я уже знаю, что восхитительное скрывается за обыкновенным – как тот глубокий и таинственный мир, что лежит под гладью моря.

– Куда угодно так дойдете, – ответила я.

Я не пыталась сострить или заслужить его внимание, но судя по тому, как он притормозил, чуть развернувшись, и как скривились в едва заметной улыбке его губы, видно было, что мой ответ его повеселил. У меня из-за этого его взгляда внутри все подпрыгнуло.

– В смысле, городок маленький, – попыталась я поправить дело, разъяснить, что я не из тех девчонок, на которых парни обращают внимание и которым криво улыбаются, нарочно остановившись на перекрестке.

Глаза у незнакомца были темные и блестящие, как вороново крыло. А еще добрые – вот что я успела отметить во время первого его коротенького взгляда и потом еще раз – во время второго, долгого: доброта будто хлестала откуда-то из самой его глубины и переливалась через край, как вода из переполненного колодца. Он посмотрел на меня изучающе и по-прежнему улыбаясь, а потом снова дернул за козырек кепки и зашагал дальше в сторону постоялого двора Данлэпа, почти в самом конце Мейн-стрит.

Я сказала правду: по этой раздолбанной дороге можно было дойти до чего угодно. Помимо ночлежки Данлэпа у нас была еще гостиница “Айола” для тех, кто побогаче, и сзади к ней прижималась пивная – для тех, кто любит выпить; “Джерниганс стэндарт”, совмещавшая в себе заправочную станцию, скобяную лавку и почтовое отделение; кафе, из которого всегда пахло кофе и беконом; и Большой Магазинчик Чапмена с бакалеей, гастрономическим отделом и избытком сплетен. На западном краю всего этого высился флагшток между школой, в которую я когда-то ходила, и белой дощатой церковью, где, бывало, сидели все члены нашей семьи, умытые и нарядные, каждое воскресенье, пока мать была жива. А дальше Мейн-стрит резко упиралась в склон холма – точкой после короткого предложения.

Я двигалась в том же направлении, что и незнакомец – шла вытаскивать брата из покерного логова на задворках заправки “Джерниганс”, – но мне вовсе не хотелось плестись за ним следом. Я задержалась на углу и, загородившись ладонью от полуденного солнца, стала разглядывать его удаляющуюся фигуру. Он шагал медленно и безмятежно, как будто каждый следующий шаг и был целью его движения: руки болтались взад-вперед, а голова будто немножко за ним не поспевала. Пропыленная белая футболка туго обтягивала плечи под помочами комбинезона. Он был строен и мускулист, что выдавало в нем батрака.