Идиот
Шрифт:
– Ну?
– Аглая Ивановна…
– Ах, довольно, Лебедев!
– с каким-то неприятным ощущением перебил князь, точно дотронулись до его больного места.
– все это… не так. Скажите лучше, когда переезжаете? Мне чем скорее, тем лучше, потому что я в гостинице…
Разговаривая, они вышли из сада, и, не заходя в комнаты, перешли дворик и подошли к калитке.
– Да чего лучше, - вздумал, наконец, Лебедев, - переезжайте ко мне прямо из гостиницы, сегодня же, а послезавтра мы все вместе и в Павловск.
– Я увижу.
– сказал князь задумчиво, и вышел за ворота.
Лебедев посмотрел ему вслед. Его поразила внезапная рассеянность князя. Выходя, он забыл даже сказать "прощайте", даже головой не кивнул, что
III.
Был уже двенадцатый час. Князь знал, что у Епанчиных в городе он может застать теперь одного только генерала, по службе, да и то навряд. Ему подумалось, что генерал, пожалуй, еще возьмет его и тотчас же отвезет в Павловск, а ему до того времени очень хотелось сделать один визит. На риск опоздать к Епанчиным и отложить свою поездку в Павловск до завтра, князь решился идти разыскивать дом, в который ему так хотелось зайти.
Визит этот был для него, впрочем, в некотором отношении рискованным. Он затруднялся и колебался. Он знал про дом, что он находится в Гороховой, неподалеку от Садовой, и положил идти туда, в надежде, что, дойдя до места, он успеет, наконец, решиться окончательно.
Подходя к перекрестку Гороховой и Садовой, он сам удивился своему необыкновенному волнению; он и не ожидал, что у него с такою болью будет биться сердце. Один дом, вероятно, по своей особенной физиономии, еще издали стал привлекать его внимание, и князь помнил потом, что сказал себе: "Это наверно тот самый дом". С необыкновенным любопытством подходил он проверить свою догадку; он чувствовал, что ему почему-то будет особенно неприятно, если он угадал. Дом этот был большой, мрачный, в три этажа, без всякой архитектуры, цвету грязно-зеленого. Некоторые, очень впрочем немногие дома в этом роде, выстроенные в конце прошлого столетия, уцелели именно в этих улицах Петербурга (в котором все так скоро меняется) почти без перемены. Строены они прочно, с толстыми стенами и с чрезвычайно редкими окнами; в нижнем этаже окна иногда с решетками. Большею частью внизу меняльная лавка. Скопец, заседающий в лавке, нанимает вверху. И снаружи, и внутри, как-то негостеприимно и сухо, все как будто скрывается и таится, а почему так кажется по одной физиономии дома, - было бы трудно обќяснить. Архитектурные сочетания линий имеют, конечно, свою тайну. В этих домах проживают почти исключительно одни торговые. Подойдя к воротам и взглянув на надпись, князь прочел: "Дом потомственного почетного гражданина Рогожина".
Перестав колебаться, он отворил стеклянную дверь, которая шумно за ним захлопнулась, и стал всходить по парадной лестнице во второй этаж. Лестница была темная, каменная, грубого устройства, а стены ее окрашены красною краской. Он знал, что Рогожин с матерью и братом занимает весь второй этаж этого скучного дома. Отворивший князю человек провел его без доклада и вел долго; проходили они и одну парадную залу, которой стены были "под мрамор", со штучным, дубовым полом и с мебелью двадцатых годов, грубою и тяжеловесною, проходили и какие-то маленькие клетушки, делая крючки и зигзаги, поднимаясь на две, на три ступени и на столько же спускаясь вниз, и наконец постучались в одну дверь. Дверь отворил сам Парфен Семеныч; увидев князя, он до того побледнел и остолбенел на месте, что некоторое время похож был на каменного истукана, смотря своим неподвижным и испуганным взглядом и скривив рот в какую-то в высшей степени недоумевающую улыбку, - точно в посещении князя он находил что-то невозможное и почти чудесное. Князь хоть и ожидал чего-нибудь в этом роде, но даже удивился.
– Парфен, может, я не кстати, я ведь и уйду, - проговорил он наконец в смущении.
– Кстати! кстати!
– опомнился, наконец, Парфен, - милости просим, входи!
Они говорили
Бледность и как бы мелкая, беглая судорога все еще не покидали лица Рогожина. Он хоть и позвал гостя, но необыкновенное смущение его продолжалось. Пока он подводил князя к креслам и усаживал его к столу, тот случайно обернулся к нему и остановился под впечатлением чрезвычайно странного и тяжелого его взгляда. Что-то как бы пронзило князя и вместе с тем как бы что-то ему припомнилось - недавнее, тяжелое, мрачное. Не садясь и остановившись неподвижно, он некоторое время смотрел Рогожину прямо в глаза; они еще как бы сильнее блеснули в первое мгновение. Наконец, Рогожин усмехнулся, но несколько смутившись и как бы потерявшись.
– Что ты так смотришь пристально?
– пробормотал он: - садись!
Князь сел.
– Парфен, - сказал он, - скажи мне прямо, знал ты, что я приеду сегодня в Петербург, или нет?
– Что ты приедешь, я так и думал, и видишь, не ошибся, - прибавил тот, язвительно усмехнувшись, - но почем я знал, что ты сегодня приедешь?
Некоторая резкая порывчатость и странная раздражительность вопроса, заключавшегося в ответе, еще более поразили князя.
– Да хоть бы и знал, что сегодня, из-за чего же так раздражаться?
– тихо промолвил князь в смущении.
– Да ты к чему спрашиваешь-то?
– Давеча, выходя из вагона, я увидел пару совершенно таких же глаз, какими ты сейчас сзади поглядел на меня.
– Вона! Чьи же были глаза-то?
– подозрительно пробормотал Рогожин. Князю показалось, что он вздрогнул.
– Не знаю; в толпе, мне даже кажется, что померещилось; мне начинает все что-то мерещиться. Я, брат Парфен, чувствую себя почти в роде того, как бывало со мной лет пять назад, еще когда припадки приходили.
– Что ж, может и померещилось; я не знаю… - бормотал Парфен.
Ласковая улыбка на лице его очень не шла к нему в эту минуту, точно в этой улыбке что-то сломалось, и как будто Парфен никак не в силах был склеить ее, как ни пытался.
– Что ж, опять за границу, что ли?
– спросил он и вдруг прибавил: - А помнишь, как мы в вагоне, по осени, из Пскова ехали, я сюда, а ты… в плаще-то, помнишь, штиблетишки-то?
И Рогожин вдруг засмеялся, в этот раз с какою-то откровенною злобой, и точно обрадовавшись, что удалось хоть чем-нибудь ее выразить.
– Ты здесь совсем поселился?
– спросил князь, оглядывая кабинет.
– Да, я у себя. Где же мне и быть-то?
– Давно мы не видались. Про тебя я такие вещи слышал, что как будто и не ты.
– Мало ли что не наскажут, - сухо заметил Рогожин.
– Однако же ты всю компанию разогнал; сам вот в родительском доме сидишь, не проказишь. Что ж, хорошо. Дом-то твой или ваш общий?
– Дом матушкин. К ней сюда чрез коридор.
– А где брат твой живет?
– Брат Семен Семеныч во флигеле.
– Семейный он?
– Вдовый. Тебе для чего это надо?
Князь поглядел и не ответил; он вдруг задумался и, кажется, не слыхал вопроса. Рогожин не настаивал и выжидал. Помолчали.
– Я твой дом сейчас, подходя, за сто шагов угадал, - сказал князь.
– Почему так?
– Не знаю совсем. Твой дом имеет физиономию всего вашего семейства и всей вашей рогожинской жизни, а спроси, почему я этак заключил, - ничем обќяснить не могу. Бред, конечно. Даже боюсь, что это меня так беспокоит. Прежде и не вздумал бы, что ты в таком доме живешь, а как увидал его, так сейчас и подумалось: "да ведь такой точно у него и должен быта дом!" - Вишь!
– неопределенно усмехнулся Рогожин, не совсем понимая неясную мысль князя.
– Этот дом еще дедушка строил, - заметил он.
– В нем все скопцы жили, Хлудяковы, да и теперь у нас нанимают.