Идол липовый, слегка говорящий
Шрифт:
Саша потащился следом за ней, любуясь сзади ее стремительной от злости фигурой. Какое-то время предусмотрительно выждал, потом догнал, пошел рядом.
– Ну, как муж? – спросил он еще через некоторое время, чтобы нарушить затянувшееся молчание.
– Объелся груш!
– Очень образно, – побормотал он.
– Как могу!
– Главное, что мне нравится, – удивительно оригинально…
– Извини… Черт! Черт, черт и черт! Я сейчас сама не знаю, что говорю… Я не на тебя злюсь, конечно, ты не подумай.
– Я и не думаю… Что дальше? – спросил
– Дальше? Не знаю, что дальше… Ничего я, Сашенька, не знаю… Может, в школу вернусь. А может, куда-нибудь на кафедру пристроюсь. Если возьмут еще… Дашь сигарету?
Саша достал сигарету и дал прикурить. Ее рука, которой он случайно коснулся, была прохладной, нежной и удивительно беззащитной. Немедленно захотелось взять ее и согреть…
Они шагали рядом, но думала она о другом. Хмурилась о другом, переживала о другом, заботилась о другом. Это вдруг показалось ему до того обидным, что настроение сразу испортилось…
Стоп, стоп, стоп! Осади назад, Саша Кукорекин, одернул он себя. Это что за безобразие? Каштановый локон, блеснувший на солнце, умиление от улыбки, взмах стреловидных ресниц, цепляющий за самую душу… Романтизм, его мать? Влюбился, что ли, Александр Иванович? Вот здесь, в этой странной Ващере, влюбился в неземную красавицу, фригидную, как ангел во плоти?! Вот это прилетели, вот это приехали, вот это, называется, докатились…
Да, именно тогда Саша понял, что начал влюбляться всерьез, со всей злостью мужика на четвертом десятке лет. Еще немного – и точно влюбится. «Я пережил и многое и многих…» И чего-то там дальше развеял снег, кажется. Словом, завей горе веревочкой. Из чего логично вытекает лихой, но нехитрый вывод: пора по стакану для просветления в голове. А желательно – по два или три, с последующей закуской и разливным, как река, продолжением…
Чепуха? А все происходящее – это не чепуха?
И что делать? Нет, что делать – понятно, никогда больше ее не видеть и тихо, постепенно забыть. Но, во-первых, это физически невозможно, им еще предстоит вместе выбираться из этой чертовой задницы, а, во-вторых, совершенно не хочется. В том-то и фокус – уже не хочется. Как начинающему наркоману, подсаживающемуся на дозу, бросать уже не хочется, поэтому он и уговаривает себя, что потом, впоследствии, когда-нибудь, когда надоест… Любовь – тот же наркотик. С теми же разрушительными последствиями для психики, между прочим, ему ли не знать.
– Не знаю… Возьмут теперь на кафедру или нет… – повторила она.
– Возьмут, тебя – обязательно возьмут.
– Вообще-то я была хорошим математиком, – подтвердила Аля.
– Да я не об этом, – сказал он.
Аля ответила не сразу.
– А вы, Александр Батькович, оказывается, ехидный тип, – нашелся он.
– На том стоим. И вырастаем в глазах начальства, – сказал Саша.
– Я заметила.
– Но вообще-то я имел в виду, что делать дальше с твоим супругом, – оправдался Саша. – Насколько я понял, в племени нейков он обжился удивительно быстро и расставаться с лесными духами и со своими косоглазыми наложницами
Он запнулся. Почувствовал, что готов перейти на личности и начать клеймить соперника. Но ругать перед женой отсутствующего мужа – это все-таки недостойно. К тому же они, жены, сами с этим справляются лучше, чем кто-нибудь. Зато когда начинаешь ругать ты, бросаются защищать – таков парадокс женской логики. Доказано практикой.
Аля, показалось ему, не обратила внимания на его заминку. Хмурила красивые брови и, по всей видимости, всерьез обдумывала перспективы силового варианта.
– Он, между прочим, кандидат в мастера по боксу. Был когда-то, – сказала она. – Но форму и сейчас держит.
– Да, это меняет дело, – согласился Саша. – Кардинально меняет. Когда оппонент – кандидат в мастера по боксу, есть смысл внимательнее рассмотреть его точку зрения, что полигамия – для человечества древнее и естественнее…
– Да пошел он! – снова разозлилась она.
– Эмоционально. А все-таки что будем делать?
– Да пошел он к чертовой бабушке! – повторила Аля. – Пусть торчит здесь, если хочет, и трахается до посинения членов!
– До посинения члена, – поправил Саша.
– Что?!
– Единственное число. Так более реалистично. Если с точки зрения литературности текста.
Аля задумалась. Покрутила головой, отчего ее каштановые кудри взметнулись густой волной. Усмехнулась.
– Все-таки ты – язва, Саша, – сказала она.
– Я стараюсь, – похвастался он.
– Ты знаешь, у меня никогда не было знакомых журналистов. Художники были, ученые, коммерсанты, даже писатель один. А журналистов не было. Интересная, наверно, профессия. Забавная.
– Обхохочешься, – подтвердил Саша.
– И все-таки одной из главных человеческих добродетелей я считаю терпение, – сказал как-то раз Иннокентий.
– Эко ты хватил! – удивился Саша.
– А что?
– Никому больше не рассказывай про такое, вот что. Про терпение в нашей стране даже рассуждать неприлично. И так натерпелись уже по самую маковку, причем – всем социумом. В семье повешенного, между прочим, технология производств веревок – не самая любимая тема разговора. Это не я говорю, а народ…
– Ах, вот ты о чем, – сказал Иннокентий. – Так я не про это терпение. Это как раз не терпение, это – инертность. Неспособность принимать решения. Лень души, если хочешь. Надежда, что все обойдется и образуется само собой. Чувство стойкое и, безусловно, затягивающее. Терпение, Сашок, – это другая, более философская категория. Это, если хочешь, отношение к жизни. Ко всем ее проявлениям, радостям, горестям, дарам, потерям и так далее. Отношение к судьбе, к божественному началу, определяющему судьбу. Тут много всего… Давай-ка я расскажу тебе еще одну историю…