Идол

Спынь Ксения Михайловна

Звон ключей, звук переворотов в механизме замка. Рита открыла дверь.

Никого, — она была уверена, что именно так. Иначе и быть не могло, иначе — это уже за пределами законной реальности. Пусто.

Не, не пусто. Взгляд остался.

Рита закрыла дверь, заперлась на ключ. Она редко запиралась на ключ вообще-то. Резко обернулась на дверной глазок: не оттуда ли взгляд? Да нет, никого там нет, тем более что с наружной стороны двери смотреть в глазок бесполезно: всё равно ничего не видно.

Её не оставят. Никогда. Ни за что. Нет-нет, и не думай, Рита, мы всё видим, мы всё-всё видим, мы знаем, что

ты делаешь, мы вообще всё про тебя знаем.

Она сделала вид, что не слышит шёпотов, неизвестно как проникающих в голову. Это была её квартира, в конце концов, её личное пространство, куда никто не посмел бы вклиниваться. День выдался ясный, и свет лился из окна сквозь прозрачные занавески. Пронизанная им комната стала странно воздушной, почти невесомой, как будто всё: шкафы, тумбы, сами стены, — стремилось улететь вверх. В один момент всё показалось Рите слишком светлым и мирным, чтобы нести опасность; она с надеждой шагнула к окну — к солнечным лучам.

Как же всё легко и прозрачно. Свобода?

Не свобода.

Неотрывный взгляд продолжал впиваться в затылок, просверливая насквозь. Рита в бешенстве обернулась: кто ещё здесь? А, вот ты — гипсовый бюст на столе! Конечно, вот кто и следит за ней, и как она забыла, что он здесь? Как она могла допустить, чтоб он был здесь?

Но каменная фигурка — всего лишь каменная фигурка. Она неодушевлённая. Это не настоящий идол.

Рита отвернулась (вот ещё, обращать внимание на разные ненужные вещички), но взгляд продолжал ощупывать её. Она развернулась лицом к возможному врагу: ага, глаза фигурки смотрят прямо на неё, смотрят подозрительно осмысленно и выразительно.

Рита на негнущихся ногах приблизилась к столу, пальцами опёрлась о самый его край.

— Не смотри на меня! — прошипела она каменному идолу в лицо, как кошка. — Ты понял? Сейчас же прекращай смотреть на меня!

В ответ было только молчание.

Рита, припав к столу, обогнула его по дуге, чтобы бюст был повёрнут к ней левым боком: так уж его взгляд её не достанет, так он сможет смотреть только на окно и прозрачные занавески. Но идол прекрасно видел её и в таком положении. Он всё видел. И чуть заметно ухмылялся.

Быстрыми шагами она вернулась к окну — взгляд, описав дугу, последовал за ней.

— Убейся! — Рита подскочила к бюсту и с размаху швырнула его об стенку. Он отскочил и упал на пол, невредимый.

Рита взвизгнула и запрыгнула на стул. Так не должно быть! Она же сильно швырнула, а это — всего лишь дешёвая гипсовая статуэтка, от такого удара она должна была расколоться на куски.

Колдовство — не иначе! Риту затрясло, она прикрыла рот рукой и едва успела спрыгнуть со стула: он упал через секунду.

Она подобрала бюст и стукнула его об пол, ещё и ещё, она будет долбить его так, сколько потребуется, чтобы он разбился. А он в любом случае разобьётся, просто так свезлось, что этого не случилось сразу.

Однако прошла минута, две, в полу уже была вмятина, а на идоле не появилось не царапинки. Он продолжал смотреть и ухмыляться, и, похоже, легче было пробить дырку до нижнего этажа этим истуканом, чем повредить его самого.

Суеверный ужас овладел Ритой. Она не знала, что делать, как справиться с этой новой угрозой, которую даже разум её не мог объяснить. В конце концов — ведь надо было что-то предпринять! —

Рита закинула идола высоко на антресоль шкафа. Пусть лежит там, скрытый от глаз, пылится и не смотрит.

44.

Ужин Машенька не готовила, только протёрла обеденный стол по привычке. А потом села с шитьём перед телевизором.

Как законопослушная гражданка, она знала: это лучшее и, пожалуй, единственное, что положено ей в долгие, бесконечно тянущиеся вечера, когда уже стемнело и во всех домах зажглись жёлтые окна. Так и ей стоит: включить свет, чтобы её окно тоже зажглось и, не перебивая, слушать, что говорят серьёзные умные люди из телевизора.

По новостям передавали какие-то важные вещи, которых Машенька не понимала, но она внимательно смотрела на экран широко раскрытыми глазами и слушала всех этих дяденек в пиджаках и галстуках. Пусть ей неясно ни одно слово из их речей, зато она прилежно примет всё, что ей сочли нужным дать, и, возможно, незаметно для себя самой, вынесет хоть какую-то пользу.

Куда это Лёша делся, ума не приложить. Последний раз он промелькнул по комнатам вместе с двумя незнакомцами и даже не поздоровался с Машенькой (она была на кухне в это время). И третий день уже дома не показывается. С него станется, и Машенька, конечно, обиделась, но не слишком сильно. Обижаться сильно она не умела и думала, что учиться этому необязательно. Во всяком случае, ей — она ведь ни на что не претендует: только дайте ей эту маленькую квартирку с вышитыми подушками булочного цвета и горшками, из которых свисают длинные зелёные листья, по углам комнат. Здесь, облачившись в немного потрёпанный халатик и тёплые домашние тапочки, можно устроиться уютно в кресле или на диване, закутаться в плед и не думать, что творится за толстыми стенами дома.

Там сейчас ветер и холодно.

И охотно Лёше мотаться туда-сюда? Машенька была бы рада видеть его чаще, даже очень рада, но, судя по всему, перемен здесь можно было не ждать. Лёша — странный человек, постоянно тянется к неведомому и неустойчивому, часто опасному, будто ему мало их квартиры и даже целого города: нет, он словно хочет обладать всем миром, всё сгрести в ладони и держать перед глазами. Знает же, что невозможно, и всё равно мечется туда и сюда. Если у Машеньки был бы собеседник, она сейчас недоумённо покачала бы головой: не понимаю я этого. Но больше с ней никого не было, поэтому она уткнулась в шитьё.

Вот тут она что-то может, да. В своём доме, в тёплом и обустроенном замкнутом пространстве, она кое-что умела и потому делала. Не слишком много, но уж что дано. А большой мир — не для неё, нет-нет-нет, пусть с ним важные дяденьки разбираются, они в этом смыслят, да. А ей, если захотят, расскажут по телевизору — ровно столько, сколько ей нужно знать.

То, что они сейчас говорили, было не очень хорошо. Машенька чувствовала это каким-то образом, хотя их речь звучала для неё, как звук неизвестного языка. Не отрывая широко раскрытых глаз от экрана, она с тревогой всматривалась в знакомые безымянные лица, тщетно вслушивалась в строгие голоса, что произносили длинные умные фразы. О чём-то говорилось там: такое большое, страшное и, наверно, очень злобное. Совсем, как свист ветра за стенами, что тревожил сонные серые сумерки. Только гораздо сильнее. Гораздо опаснее.