Идол
Шрифт:
Но им нравилось, и они раз за разом твердили Луневу, что он — гениальный поэт. Правы ли они, не сильно его волновало. Им восхищаются, так пусть восхищаются дальше! Если они согласны, он заслужил.
— А может быть, вы и про это написали?
Он прочитал ещё одно — про большую и чистую любовь (не всё ли равно, есть ли она), — когда под колоннадой Дворца культуры появилась фройляйн Рита. Лунев сделал вид, что не заметил её, однако танцовщица подошла к нему вплотную. Она встала между соседними колонами, уперевшись в них руками и изогнувшись
— А не найдётся ли у вас и для меня стиха, господин Лунев? — глаза её смотрели довольно нахально.
Лунев смерил её взглядом (как можно более холодным), секунду раздумывал и затем продекламировал потусторонним отсутствующим тоном:
«В честь кого вас зовут мармазеткой? Сходства вашего мне не понять. Оградив вас блескучею клеткой, Маразметкой бы лучше назвать».Наступило молчание. Скользнув руками по колонам, фройляйн всё-таки улыбнулась, хоть улыбка и далась ей нелегко (Луневу так показалось, во всяком случае). Лицо её напряжённо застыло, отчего улыбка больше была похожа на оскал.
— Да вы непревзойдённый гений, Лунев, — насмешливо произнесла она. — Неудивительно, что о вас все говорят, и почти никто не читает.
Она неспешно развернулась и ушла с видом победительницы, хотя Лунев и не отреагировал внешне на колкость.
Когда танцовщица была уже далеко, к Луневу быстро подошёл, почти подлетел Зенкин.
— Алексей, послушай, — он весь немного дёргался, как будто едва сдерживал злость. — Я допускаю твою антипатию к Рите, но пойми, что такого отношения она не заслуживает.
— Просто я не люблю дармоедов.
— Она не дармоедка! — вспылил Зенкин.
— Нет? — он с полуулыбкой повернулся к приятелю. — Она — танцовщица по признанию публики, так? И официально нигде не числится и не работает. Тогда вопрос: на что же, извини, она живёт?
— Ну, — Зенкин смутился. — У неё есть меценаты…
— А, ну всё понятно, — кивнул он. — И они её содержат. Так я и предполагал.
— Это совсем не то, что ты думаешь, — окончательно смутился и одновременно рассердился Зенкин. — Фройляйн Рита, она же… Она… я не смогу объяснить…
— Правильно, — рассмеялся Лунев, — в твоём лексиконе эти слова не употребляются.
— Лунев! — его собеседник окончательно вышел из себя, но было это как-то не страшно, а скорее смешно. Зенкин и сам, видимо, это понимал. Через минуту он, немного успокоившись, продолжил:
— Нет, Лёха, я совершенно не понимаю, как из тебя мог получиться поэт. Чтобы так опускать всё на свете — это как же надо разочароваться в жизни. Ты самый натуральный циник, Лёха. Но твои стихи… Это что-то совсем другое. Их не мог написать такой человек, каким ты представляешься. Или… Нет, ты всё-таки загадка, Лунев.
Он не ответил.
Рита долго
Она потянулась к бутылке с шампунем, чтобы сделать ванну с пеной. Но дотянувшись и взяв в руку, задумалась. Пена — это для изнеженных аристократок и гламурных кокеток. Фройляйн Рита — такая?
Нет.
Она поставила шампунь на место. Всякие излишества — не для нас, нет. Роскошь — зло. Она же фройляйн Рита, ей совсем немного надо, может и аскеткой быть при необходимости, если только обстоятельства того потребуют. А если вдруг обстановка резко переменится: мало ли что может быть, если возникнет возможность и повод открыто противостоять власти? Мало ли, как отреагируют на этот выпад, мало ли, где она окажется? Нельзя привязываться к комфорту.
Даже если отвыкнуть будет легко, всё равно нельзя. Сегодня так, завтра эдак — куда это годится? Фройляйн Рита всегда одна и та же. Нельзя дробить её образ на части.
Через десять минут она вылезла из ванны. На волосы, собранные в высокий узел, вода почти не попала; хорошо, она не любила, когда волосы влажные: они долго сохли потом и мешали. На стене висело большое, в полный рост, зеркало, и Рита задержалась перед ним. В белом свете ламп стеклянная поверхность особенно чётко отражала то, что стояло напротив. Беспристрастно чётко. Рассмотреть можно было всё. Даже больше, чем хотелось.
— Я красива, — сказала Рита. — Я просто верх совершенства.
«Нет», — ответило зеркало.
Рита возмущённо отстранилась от стекла, однако в следующую минуту вздохнула и ещё раз всмотрелась в отражение.
«Как зеркало жутко искажает мой образ, всю его суть, — подумала она. — Ведь то, что оно показывает — это не фройляйн Рита. Это… это чёрт знает что!»
Она сердито нахмурилась и вышла из ванной.
Даже и зеркало не видит то, что она создавала так долго и упорно. Что уж говорить об окружающих. А что, если весь этот образ, созданный и тщательно поддерживаемый образ фройляйн Риты, существует в своём первозданном виде только в её голове? Что же получается, все, все вокруг, видят нечто совсем другое? Скорее всего, так и есть, Рита это понимала.
У них свои расценки. Свои клише. Их взгляд собирает картину совершенно по-другому, в привычной для них манере.
«Откуда вы знаете, кто я такая? — размышляла она. — Почему вы думаете, что так легко поняли мой мир, даже не входя в него?»
Подвешенная в неопределённом положении маргиналка, без всяких целей на день грядущий и потому с неопределённым и туманным будущим — наверно, такой воспринимают её все знакомые люди. Образ напрашивающийся… и что уж там, объективно это было похоже на правду.