Идолы театра. Долгое прощание
Шрифт:
Во-первых, мы должны исходить из того, что, если в сети странным образом оживает перверзивная фигура Отца-Господина, искаженной традиции, в сети есть нечто мифологическое. Она и есть компенсатор потерянной традиции родоплеменной коммуникации, в ее основе лежат отчужденные в Символическом Реальном идолы рода – культурные архетипы бессознательного, подвергшегося цифровизации и экранизации. Сакральные смыслы переполняют сетевое сознание. Оно представляет собой чистый миф, фольклорную среду. Именно поэтому М. Маклюэн назвал эту мифоритуальную среду «глобальным селом» [27] . Глобальности свойственна беспрецедентная местечковость. Сообщения, передаваемые в сети, имеют свойства сплетни, легенды, мифа, анекдота, волшебной сказки. В сети нас окружают боги, демоны, мифологические герои, идолы пещер и языка, рода и театра. Но, в отличие от фольклора, сеть не представляет собой весь народ. В ней действуют локусы, платформы, группы и кластеры, дергаемые за ниточки невидимыми хабами верхнего управления. Эти группы представляют собой своего рода постановочное народное вече. Речь идет о том, что У. Эко назвал «театрализацией народной воли» в ур-фашизме. За универсальную волю народа выдается мнение весьма узкой партикулярной
27
Маклюэн Г.М. Понимание Медиа: Внешние расширения человека / Герберт Маршалл Маклюэн; пер. с англ. В. Николаева. – М.; Жуковский: КАНОН-пресс-Ц, Кучково поле, 2003. – 464 с.
В традиционном обществе меньшинство руководит большинством. Большинство в массе своей – молчаливо, но оно хотя бы бытийно существует, бытийствует. Совершенно иная ситуация складывается в обществе постмодерна, где большинство отсутствует в силу фрагментации социума, отсутствует критическая масса онтологически подлинного, Реального – людей, если хотите, толпы, и её коллективного бессознательного. Назовем это «синдромом Стокмана» и объясним почему. В пьесе Генрика Ибсена «Враг народа» [28] главный герой – доктор Томас Стокман – питает в начале повествования романтические иллюзии относительно поддержки его бунта со стороны некого «сплоченного большинства» – народа. К концу истории он понимает, что предмет его мечтаний – «сплоченное большинство» – это чудовище, Левиафан, тёмная силы толпы, готовой предать и растерзать. Ницшеанские аристократические интонации, лежащие в основе этого заявления, дали в своё время повод К. Станиславскому изменить фразу «сплоченное большинство» в советской постановке «Врага народа» на выражение «так называемое сплочённое большинство» [29] . В этом жесте видится нечто большее, чем дань марксистско-ленинскому революционному времени. Нам представляется, что К. Станиславский невольно опередил своё время и выразил то, что в постмодерне называется симуляцией, имитацией, чистой репрезентацией. Выражение «так называемая толпа» фиксирует искусственную природу большинства в обществе ризомы, в сетевом обществе, где все разрознены, где нет никакой солидарности, даже негативной, даже – солидарности в ненависти.
28
Ибсен Г. Собрание сочинений в четырех томах. – Том 3. – Драмы. Стиховторения / Генрик Ибсен; Перевод с норвежского П. Карпа, А. и П. Ганзен, Вс. Рождественского, Т. Сильман, Т. Гнедич, В. Адмони, А. Ахматовой. Вступительная статья и составление В. Адмони. – М.: Искусство, 1957. – 855 с.
29
Исеева Г.Б. Ибсен / Г. Б. Асеева // История западноевропейского театра. Том 5. – Скандинавский театр / Ред. Григорий Бояджиев, Елена Финкельштейн. – В 8 томах. – М.: Искусство, 1970. – 639 с.
Переводя риторику доктора Стокмана на язык психоанализа, осмелимся утверждать: в индустриальном обществе модерна толпа есть сила Реального, используемая политиками для создания вертикальной власти («генерала» по Ж. Делёзу) [30] . Между «толпой» и правителем формируются отношения Господина и Раба: складывается линейная иерархия управления, разрабатывается классическая цензура. Между толпой как Реальным и властью как Символическим, между приватным и публичным, интимным и социальным, всё время сохраняется дистанция метафоры, свойственная для обществ спектакля (Ги Дебор) [31] . Это означает, что пространство как маркер личного и время как маркер публичного держатся на горизонтальной и вертикальной осях синтагмы и парадигмы на некотором «приличном» отдалении, но одновременно и в балансе. Соблюдается эффект театральной завесы, Воображаемого, невидимой стены между реальной силой толпы и символическим институтом власти, просцениума. С другой стороны, Реальное и Символическое, власть и народ оказываются онтологически связанными общими интересами государства (Отца), как связаны между собой кольца Борромео у Ж. Лакана [32] . Отступник, нарушивший эту связь, карается системой, его позиция попадает под запрет, он представляет собой тип делёзовского «Эдипа» [33] .
30
Делёз Ж., Гваттари Ф. Ризома («Тысяча плато», глава первая) / Жиль Делёз, Феликс Гваттари // Восток. – 2005. – № 11/12 (35/36). – URL:situation.ru/app/j_art_ 102 3.htm
31
Дебор Г.Общество спектакля / Ги Дебор; Пер. с фр. С. Офертаса и М. Якубович. – М.: Издательство «Логос» 1999. – 224с.
32
Лакан Ж. Четыре основные понятия психоанализа (Семинары: Книга 11 (1964)). / Жак Лакан; Пер. с фр./ Перевод А. Черноглазова. – М.: Издательство «Гнозис», Издательство «Логос». 2004. – 304 с.
33
Делёз Ж., Гваттари Ф. Ризома («Тысяча плато», глава первая) / Жиль Делёз, Феликс Гваттари // Восток. – 2005. – № 11/12 (35/36). – URL: http://www.situation.ru/app/j_art_1023.htm
Иначе дело обстоит в обществе постмодерна, где господствует тотальная прозрачность. В постмодерне сдирается завеса. Больше нет никаких метафор. Реальное проступает как оно есть: спектакль заменяется откровенным зрелищем непристойного. Этот прорыв бездны и называется «гиперреализмом симуляции», или «экстазом коммуникации», по Ж. Бодрийяру [34] . Всеобщая открытость стирает грани публичного и приватного, интимную правду больше невозможно скрывать
34
Baudrillard /. Ecstasy of Communication // The Anti-Aesthetic: Essays on Postmodern Culture. Port Townsend, 1983. P. 126–133.
Метафора «генерала» подвергается деконструкции: вертикаль распадается, и отныне исчезает само понятие «сплочённого большинства», как и понятие Отца, которому это большинство подчиняется. Реальное, рассеиваясь, утрачивается. Потеря бытийной силы «толпы» приводит к образованию пустоты. Смерть Отца побуждает людей к еще большей самоцензуре, уход одного дракона рождает их тысячами. Речь идет об идеологии либерального постмодерна. Свобода, заполнив собой всё, вытеснила собственное присутствие. Право на гласность стало репрессивным, уничтожив право на тайну.
Репрессивность свободы состоит в том, что нас лишают права быть несвободными, то есть быть «в большинстве». В таких обстоятельствах герою Ибсена делать нечего: ему некому противостоять. Он просто становится другим среди других, растворяясь во всеобщей пустоте. Его не поощряют и не санкционируют: либеральная ирония попросту не замечает бунтаря, чем только усугубляет его собственную нехватку. В крайнем случае, Стокман может быть нейтрализован посредством газлайтинга: уничижительных шуток, насмешек, сомнений, издевательств, приводящих его к полной маргинализации и заставляющих сомневаться в собственной адекватности: ведь он выставляет себя на посмешище, говоря всем о том, что и так все знают.
Отсутствие «сплочённого большинства» бросает вызов, требующий театрализации народной воли. Чтобы власти говорить от имени народа, этот народ надо сначала «создать» в политикуме в качестве рекламного продукта. Принуждение к либеральности выражается через поиск воображаемого единства. Чтобы сконструировать это единство, создать эффект толпы, локальное выдается за глобальное. Для локального создаются интегративные модели коллективных воспоминаний – искусственная, рекламная, память сообщества. Подлинная память исчезает там, где начинают действовать институты памяти. Если в обществе модерна хтоническая «толпа», при всей её одержимости, была носителем народной культуры, фольклора и родовой памяти, то в условиях «конца истории» (Ф. Фукуяма) [35] природная память рассеивается. Возникает необходимость конституирования прошлого в массовом локальном сознании посредством соответствующих пиар-акций. Модель воспоминания становится образцом для формирования определенной коллективной идентичности, сплачивающей группу в целое в угоду политике финансовых элит и покупаемых ими государственных режимов.
35
Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек / Фрэнсис Фукуяма; пер. с англ. М. Б. Левина. – М.: ACT, 2007. – 588 с. – (Philisophy).
1.9. Приручение непокорных
Вернёмся к проблеме пространства и времени, которая представляет для нас коммуникативный интерес, так как пространство и время в Интернете показывают нам механизмы цифрового рабства. Мы уже говорили о том, что в виртуальном концлагере пространство является локусом – полностью подчиненным времени сгустком, нанизанным на ось темпоральности капитала и движущимся вместе с ней в качестве непроницаемой идентичности лишенного самости субъекта. Цивилизационное начало полностью выветривается, подменяясь туристическим эрзацем, гештальта как топоса больше нет. Синтагма пространства подчиняется парадигме времени, труд подчиняется капиталу, трудящийся – владельцу денежных средств. С точки зрения каждого конкретного человека символическое кладбище Интернета, похоронившее людей пространства, устроено таким образом, что люди добровольно отдают общественности свою личную жизнь, размещая на страницах социальных сетей информацию о своей частной интимной событийности.
Что это значит? Это значит, что, столкнувшись с собственным бессознательным, с пустыней Реального, с бедной, люди добровольно отчуждают её, образуя Символическое, то есть бегут от своей свободы. Образуется мир трансгрессии – отчуждаемого желания, непрерывно транслируемого на экране, бесконечного пересечения границы. Образованное Символическое Реальное и называется «машиной желаний» у Ж. Делеза. Извращенный Отец кибернетического пространства руководит человеком через «машину желаний». Другие ее названия: «биовласть», или «транссексуальность». Говоря о транссексуальности как о «прозрачности зла», Жан Бодрийяр имел в виду рассеиваемую в цифровой бесконечности чувственность, которая проникает во все сферы: в экономику, в политику, в культуру, опосредуя их эстетикой наслаждения (трансэстетикой), принудительной информационной эстетикой трансгрессивного фантазма [36] .
36
Бодрийяр Ж. Прозрачность зла /Жан Бодрийяр; пер. с франц. Л. Любарской и Е. Марковской. – М.: Добросвет, 2000. – 258 с.
Главным принципом работы биовласти является всеобщее наблюдение – вуайеризм. Выпяченное наружу и вычищенное до цифрового знака желание (симулятивный гиперреализм) вызывает острые чувства наслаждения и любопытства, очарования и извращенного интереса, как всякая эстетиированная катастрофа или легитимированная непристойность. Эти чувства и являются фасцинацией. В состоянии щекочущего нервы, фатального наслаждения происходит полное слияние парадигмы и синтагмы, времени и пространства, а значит, объективного и субъективного, видимого и невидимого, внешнего и внутреннего, экстимного и интимного, публичного и личного параметров и факторов бытия человека, его труда и его досуга. «Посмотрите на меня, который смотрит на него, который смотрит на меня и еще на того, того, того!» – взаимное наблюдение множится в геометрической прогрессии. Жизнь атомарного индивида за экраном своего компьютера становится полностью выбеленной, вычищенной до нездорового блеска рентгеном коллективного Взгляда.
Конец ознакомительного фрагмента.