Иду на грозу. Зубр
Шрифт:
И все же нынешняя молодежь какая-то непонятная.
Он позвонил Крылову, пригласил к себе домой. Он собирался поговорить не только про работу, но и о времени, когда жизнь оправдывается тем, что отдаешь своим ученикам, остается опыт и надо распорядиться им как можно лучше…
— Ну как? — с порога спросил Крылов и, выслушав отзыв, засмеялся, прикрыв глаза, подошел к окну, помахал кому-то рукой. И больше ничего не слышал. Голицын посмотрел в окно. На противоположной стороне улицы стояли Песецкий, лаборантка Зина и какая-то красивая девица. Они выразительно жестикулировали.
Следовало отдать должное Лагунову — заключение и доклад министру были составлены неуязвимо.
Выслушав Лагунова, министр еще долго листал бумаги, потом сказал:
— Запретить — это легче легкого. А проблема-то осталась. Проблему не закроешь.
— Но сам руководитель, Тулин, отказался, — сказал Лагунов.
Министр выжидающе перевел взгляд на Южина. Южин промолчал.
— Да, тогда, конечно, ничего не попишешь, — сказал министр.
Разочарование его было совершенно неожиданно и в то же время настолько естественно, что Южин удивился, как он сам раньше не подумал о том же, и тут вспомнил, что ведь и он тоже думал об этом, только гнал от себя эти мысли.
Лагунов был доволен, что все обошлось и министр согласился с выводами комиссии.
«И очень хорошо, — думал Южин, с неприязнью глядя на него, — очень хорошо, что я наконец развязался со всей этой историей. С какой стати из-за Крылова ссориться с Лагуновым, да еще взваливать на себя всякие неприятности, обвинят меня же, что делал все не так, нет, слава богу, что все, кончается…»
На лестнице его догнал Лагунов.
— С вас причитается.
Южин кисло улыбнулся. По-своему Лагунов был прав: акт комиссии снимал всякие претензии к Управлению и к Южину — все списывалось на метод Тулина, а поскольку метод Тулина признан несостоятельным, то и концы в воду.
— …и концы в воду, — услыхал он голос Лагунова.
Южин вздрогнул, остановился, щелкнув каблуками.
— Всего хорошего, — резко сказал он и, козырнув, зашагал, не оглядываясь, к машине.
Появление в его кабинете Голицына и Крылова снова поднимало осевшую уже душевную муть. Все считалось законченным, и вот опять, пожалуйте. Особенно раздражал этот новый союз: Голицын — Крылов.
— Однако лихо вы изменили свою точку зрения, Аркадий Борисович! — Южин решил уязвить его.
— Простите, — заволновался Голицын, — сперва договоримся, что понимать под точкой зрения. По-вашему, это нечто неподвижное, некая константа. Подобное присуще памятникам, а не живому человеку. Существует процесс познания, мысль движется. Я не меняю взглядов, я их развиваю. Концепция Крылова смелая, рискованная и… — он поднял палец, — законная! Ее следует проверить.
— Выходит, вы ошибались?
Голицын с достоинством вскинул голову.
— В науке признание ошибки не позор. — Он хмыкнул с непонятным Южину торжеством. — В данном же случае мы имеем
Он объяснял доходчиво и образно. Южин давно заметил, что чем крупнее специалист, тем проще у него получается.
— Но что ж вы раньше смотрели! — досадливо воскликнул Южин. — Сами виноваты.
— Господи, да как же можно раньше, Сергей Ильич только сейчас обосновал…
Лицо Южина сделалось непроницаемым, почти туповатым.
Мундир слишком стягивал грудь и живот. Южин подумал, что придется перешить мундир, слои жира откладывались, как годовые кольца у дерева, и тому молодому, сухощавому Южину, который был там, внутри, становилось труднее дышать и двигаться.
— У вас, конечно, процесс, научная мысль кипит и развивается, — язвительно сказал он. — Но мы не можем так вот — сегодня одно, завтра другое.
А вот то, что Голицын может сегодня одно, а завтра другое и считает это естественным, как будто гордится этим, задевало Южина. Здесь было что-то несправедливое, он сам толком не мог разобраться. И было непонятно, почему сейчас не Голицыну, а ему, Южину, трудно и неловко так же, как было у министра.
— Остановиться теперь невозможно, — весело говорил Крылов. Исхудалый, заросший, он производил впечатление плутавшего где-то и наконец вышедшего к людям путника. — Вы ж понимаете, надо как можно скорее испытать, — он смотрел на Южина так, как будто тот входил в их сообщество и поэтому возражения Южина не следовало принимать всерьез.
У этих легкомысленных чудаков получалось куда как просто. Пора было их отрезвить. Южин взялся за это без всякой жалости. Как дважды два, он доказал, что ничего у них не выйдет. Поздно. И бесполезно, приказ есть приказ. И как возвращаться к министру…
Голицын погрустнел, сник, Крылов тоже словно очнулся; завинтив ручку, спрятал ее в карман. Больше он не смотрел в лицо Южину, а смотрел куда-то ниже, на его мундир, и это раздражало, Южину вдруг представилось, каким он кажется Крылову, мундир стал еще теснее, и Южин почувствовал, что говорит не то, что ему хочется, и от этого еще больше разозлился. Но теперь он уже был пленником своих слов и должен был дойти до конца, он знал заранее все, что скажет. Он подумал, что началось это даже не у министра, когда он промолчал, а еще раньше. И сколько он ни оглядывался назад, он все не мог понять, когда это началось. Вдруг он вспомнил, как в этом же кресле сидел Тулин и обольщал его, и это воспоминание придало ему силы.
Опять лететь в грозу? Снова идти на риск?
Голицын растерянно молчал. Видимо, ни он, ни Крылов не думали об этой стороне дела. Но Южин напомнил им. Он не забыл речи Голицына на комиссии.
— Мы будем последовательно, этап за этапом… — начал было Крылов.
— Слыхали. Нет. На сей раз я вам не помощник, — сказал он. — Прикажут мне, тогда будем разговаривать.
— Но куда обратиться, куда ж обратиться? — спросил Голицын.
Крылов медленно поднялся. Страшная усталость проступила на его лице, ребячьи припухлости у губ опали морщинами.