Иду на перехват
Шрифт:
Но что скажет на разборе сам Мельников?
И снова мы в клубе. Это самое большое здание, где может разместиться весь личный состав полка. Стены увешаны схемами и таблицами. Когда их только успели вычертить! В центре оперативная карта с нанесенной обстановкой - базами, аэродромами и стартовыми ракетными площадками. Мельников верен своим принципам: всюду аккуратность, пунктуальность, эффектность.
...Войска синих в ночь со второго на третье мая...
– Лицо Мельникова, как всегда, спокойно, но с еще большей печатью усталости и озабоченности, хотя голос его звучит тверже обычного. Он
– Не в его интересах показывать членам комиссии наши недостатки. Потому все внимание он и сосредоточил на положительных примерах".
– Плохо на этом учении действовали, - полковник сделал паузу, летчики эскадрильи, где командиром подполковник Макелян.
– Я знал, что он так скажет, - буркнул Юрка.
– Почему?
– Кто-то же должен за все ответить. Вот он и нашел козла отпущения.
– А он-то где был? Третья эскадрилья - его эскадрилья...
– Двадцать первый, - назвал полковник мой позывной.
Я встал.
– Почему самовольно изменили курс и не доложили об этом на КП? Полковник холодно смотрел мне в глаза.
Посчитал, что десять градусов - величина несущественная, не хотел отвлекать штурмана наведения.
– Благие намерения.
– Полковник помолчал, о чем-то думая. Меня и восхищало его невозмутимое спокойствие, будто ничего серьезного не произошло, излило: словно перед ним был не летчик, а нашкодивший мальчишка, которого он на месте преступления схватил за ухо и держит на виду у товарищей.
– А куда вы исчезли после полета?
Полковник говорил со мной на "вы", и это не предвещало ничего хорошего,
– Уехал в город.
Я тоже старался отвечать спокойно, будто не чувствовал за собой вины. Невозмутимость полковника, кажется, нарушилась, его кустистые брови взметнулись вверх, глаза удивленно округлились.
– В город?
– Но полковник умел держать себя.
– Хотя, собственно, удивляться нечему, - он снова говорил хладнокровно, без эмоций, - сначала бросили в бою командира звена, потом не выполнили приказ штурмана наведения и, наконец, покинули поле боя.
– Полковник помолчал секунду, повернулся к начальнику штаба: - Подполковник Аникин, оформите записку об аресте на пять суток. Сегодня же отправьте. Сейчас.
– Он сказал это так спокойно, будто речь шла не об аресте, а о двухдневной командировке.
Аникин нагнулся к офицеру штаба и что-то сказал ему. Тот встал и, бесшумно ступая на носках, направился к выходу; глянув на меня, позвал кивком головы.
Я пошел за ним.
Гауптвахты у нас в гарнизоне нет, есть только в Нижнереченске. Туда-то и надо было ехать.
– Эх, черт возьми, - схватился за голову мой сопровождающий, когда мы вышли из клуба.
– Уже поздно. Кто же тебя там примет?
Я пожал плечами.
Мы пришли в штаб. Капитан позвонил в Нижнереченск, в комендатуру. Дежурный ответил, что прием арестованных из частей производится только до семнадцати
– Вот что, - положил трубку капитан, - смывайся куда-нибудь, чтоб тебя не видели, а завтра утром зайдешь, и я выпишу тебе записку об аресте.
– А вы выпишите сейчас, - попросил я.
– Я уеду в город, там переночую у знакомых, а завтра утром явлюсь в комендатуру.
Капитан подумал:
– Нет, давай уж лучше завтра. А то еще что-нибудь случится, а мне отвечать.
В город я приехал в одиннадцатом часу. Зашел к Инне в больницу. Лицо ее просияло, на щеках появились ямочки.
– Наконец-то заявился, - сказала она с усмешкой, скрывая радость. Заходи, пока нет больных.
Я вошел в кабинет. Кругом все белое - и стол, и диван, и какие-то приборы. На Инне тоже белый халат, белая косынка на голове, из-под которой выбиваются темно-русые волосы. Белый цвет ей очень идет. Да и что ей не идет? Сколько я ее вижу, с каждым разом она кажется мне все милее.
– Что случилось?
– Она провела ладонями по моему лицу.
– Осунулся, бледный...
Я повернулся, и мой взгляд упал на стеклянный шкаф. Стекло отражало все, как зеркало, и я увидел свои нервно поблескивающие глаза, под которыми появились темные круги; нос выгорбился, лицо удлинилось и, кажется, действительно побледнело.
– Это пройдет, - улыбнулся я.
А почему ты не приехал на праздник?
– Не смог. Был занят. Учения...
– Я думала, случилось с тобой что-нибудь. Второго и третьего хотела дозвониться к вам, но коммутатор почему-то не давал воинскую часть. А потом узнала, что пролетал иностранный самолет. С ним было связано?
– Не совсем.
– Ты сегодня свободен?
– спросила Инна.
– Нет. Я уезжаю в командировку на пять дней.
Мне было неловко, но приходилось лгать.
– Так долго тебя не будет?
В ее больших глазах появилось огорчение.
– Ничего не поделаешь - служба.
– Во сколько поезд?
– Точно не знаю.
– Я не ожидал такого вопроса.
– Где-то около двенадцати.
– Ты торопишься?
– Нет... Да... Меня там ждут товарищи.:
– А почему у тебя такой печальный вид?
Просто мне не хочется от тебя уезжать.
Мне действительно хотелось остаться с нею. Я попытался ее обнять. Она приложила палец к губам.
– Тихо, больной. На приеме ведут себя прилично. Хочешь, я отпрошусь тебя проводить?
– Нет, нет. Спасибо, Инна.
– Я собрался уходить, - Мне еще надо зайти в штаб.
– Когда ты вернешься?
– Числа шестнадцатого.
– Так нескоро, - огорченно вздохнула Инна.
– Ты потом зайдешь?
– Обязательно.
Глава третья.
Арест
Думы, думы... О чем только не передумал я за эти дни, показавшиеся мне целой вечностью!
В камере нас три человека: я, лейтенант-артиллерист и капитан-танкист. Лейтенанта посадили за опоздание на дежурство, капитана - еще за какие-то погрешности. На два часа нас ежедневно выводят на улицу, во двор, отрабатывать строевой шаг, остальное время находимся в камере. Лейтенант и капитан не унывают. Они из хлеба сделали шашки, на бумаге нарисовали доску и с утра до вечера сажают друг друга в сортир.