Идущие на смерть приветствуют тебя
Шрифт:
Секретарь внимательно посмотрел на него.
— Разве что дело со ставками — всего лишь прикрытие! — заключил сенатор.
— Как это понимать? — удивился александриец.
— Вот послушай, Кастор. Если бы ты собирался совершить убийство и хотел бы обезопасить себя от обвинений в нем, разве невероятная хитрость не подсказала бы тебе, что следует спрятать настоящее преступление за другим, куда менее значительным? В случае если твой замысел раскроется, ты всегда мог бы признаться в совершении других, менее тяжких преступлений и помешал
— Не понимаю, — покачал головой Кастор. — Что ты имеешь в виду?
— Самое тяжкое из всех преступлений — не против человека, а против самого Рима… Но подожди, может, я просто брежу, представляя такой запутанный план. Посмотрим, что нам скажет Галлик.
— Он только что упражнялся с манекеном. Вот он!
— Привет, сенатор Стаций! — произнес Галлик. — Должен поблагодарить тебя за то, что освободил нас от Ауфидия, но, к сожалению, это мало что изменит в нашей жизни. Вскоре появится другой ланиста, может, даже более жестокий.
— Он, по крайней мере, не отправит вас на верную смерть, лишь бы заработать на ставках, — возразил Аврелий.
— И не говори про это. Мне следовало заподозрить неладное, какая-то странная атмосфера стояла в казарме в тот день, когда не стало Хелидона… — признался кельт. — Ничего определенного, но не проходило ощущение неловкости, какого-то беспокойства. Гладиаторы говорили, будто император недоволен ими и хочет, чтобы мы все погибли. Не знаю, кто пустил этот слух. Мне сказал об этом Гелиодор, утверждая, что уж он-то, конечно, дорого продаст свою жизнь, было бы только оружие.
Аврелий почувствовал, как холодок пробежал по спине. Он стал спешно расспрашивать других атлетов, и все они более или менее подтвердили слова Галлика: каждый под большим секретом узнал об этом от Гелиодора!
— Думаешь, хозяин, намечался переворот? — спросил Кастор, словно читая его мысли.
— Да, — помрачнел сенатор. — Гелиодор искусно посеял недовольство. И смотри-ка, в тот день ключи от оружейного склада оказались у Чумазого, которому надлежало начистить мечи.
— Ну а дальше, — рассуждал Кастор, — Хелидон проигрывает встречу, и Клавдий Цезарь, который терпеть его не может, опускает большой палец вниз вопреки желанию черни…
— Несколько провокаторов, затесавшихся среди публики, поднимают народ в защиту Хелидона, — продолжал Аврелий. — Паника, суматоха, убитые, раненые, и вот уже озлобленная толпа готова наброситься на Клавдия!
— Но Цезаря защищает преторианская гвардия! — возразил вольноотпущенник.
— Вот именно! Гладиаторы, убежденные, что император желает их смерти, увидев преторианцев, жаждут вступить в схватку.
— И Чумазый — тут как тут — открывает им оружейный склад. Видимо, за всем этим таится что-то весьма серьезное…
— Возможно. Заговорщики против Калигулы тоже воспользовались недовольством публики на стадионе, когда император несправедливо присудил победу своей любимой команде. Тогда поводом
— Если я правильно понял, ты считаешь, что на этот раз ловушка сработала бы, если б Цезарь не помиловал Хелидона… — прервал его александриец не очень уверенно. — И все же, хозяин, вряд ли найдется такой дурак, который будет надеяться, что из-за такого может вспыхнуть бунт!
— А бунт никому и не нужен, — возразил Аврелий. — Достаточно, чтобы Клавдий, желая избежать встречи со своими разгневанными подданными, покинул стадион через подземелье.
— А Маврик со своими головорезами сидел как раз там, совсем рядом… Может, ты и прав, хозяин, и афера со ставками подстроена для того, чтобы прикрыть настоящий заговор — покушение на Цезаря!
— Красиво получилось, гладко, как по маслу… — проворчал сенатор.
— Беги скорее к Клавдию, доложи, он выслушает тебя, он же твой друг!
— Да, но у него связаны руки. Наверняка, если Маврик действительно готовил покушение на Клавдия, у адвоката есть сторонники в армии, среди преторианцев и, может быть, даже в самом ближнем окружении императора. Цезарю нужны неопровержимые доказательства, чтобы осудить его!
— Но не может быть, чтобы в Риме никто не знал о происках Сергия. Найдешь свидетелей…
— Уверяю тебя — Маврик позаботился заткнуть им рты, как делал это всегда. Никто не посмеет пойти против него: каждый слишком многое может потерять.
— Так уж и никто? — задумчиво спросил Кастор. — На самом деле кто-то наверное есть… — Он хотел добавить что-то еще, но передумал, так и не закончив фразу.
18.
Аврелий сидел в полумраке таблинума с кубком вина и ждал. Он был уверен, что ждет не зря.
Рабы и домочадцы получили приказ исчезнуть, оставив своего господина одного в большом зале. Еще не стемнело, когда патриций услышал стук и не спеша прошел в атрий.
— Ave, Сергий.
— Ave, Публий Аврелий.
Их холодные голоса прозвучали столь же спокойно и решительно, как и у гладиаторов, приветствующих друг друга на арене перед смертельной схваткой.
— Один, без сопровождения, — отметил Аврелий, несколько удивившись. Подчеркнув это обстоятельство, он как бы оказал уважение гостю.
— Думаешь, боюсь? — с презрением ответил Сергий.
Нет, Маврик ничего не боялся. Известный в городе человек, обладатель огромного состояния, добившийся успеха, рисковавший всем в этом безумном мошенничестве, он не из тех, кто станет дрожать перед простым сенатором, подумал Аврелий. И, глядя в лицо своему противнику, почувствовал, как вспыхнуло в нем возбуждение, заговорил старый инстинкт воина и охотника, который не сумели подавить никакие книги по философии.