Идя сквозь огонь
Шрифт:
Доказать в княжьем суде свою непричастность к покушению она едва ли смогла бы. Но даже если бы Владыка Московии поверил в неведение Натальи о замыслах чужеземца, ей не удалось бы избежать обвинения в блуде, за который на Москве нещадно секли.
До сумерек женщина ждала, когда за ней явятся стражники, чтобы отвести ее на Лобное Место и подвергнуть прилюдному избиению кнутом. Но те почему-то не спешили наказывать провинившуюся купчиху.
Исстрадавшись сердцем, она решила отойти ко сну. Поскольку полати в ее горнице были разобраны
Сегодня здесь было непривычно тихо и безлюдно. Возчики дров, собиравшиеся ночевать на дворе купчихи, убрались отсюда, едва узнав о произошедших днем событиях. Наталья вдруг ощутила себя всеми покинутой и одинокой.
На мир надвигалась ночь, в опустевшей трапезной становилось все темнее. Одинокая восковая свеча, горевшая перед образами, была не в силах бороться с вползавшим в окна мраком.
Анфимьевна зажгла от нее лучину и вставила в свитец напротив длинного стола. За ней — еще одну, словно маленькие огоньки, теплющиеся на кончиках лучинок, могли разогнать мрак в ее сердце.
Но чуда не произошло. Боль обиды, лежащая камнем на душе женщины, вовсе не собиралась отступать. Напротив, она вызвала из глубин памяти все старые горести и волнения, пережитые ею за неполные четверть века…
Так же трещала лучина подле супружеского ложа, на котором Наталья провела свою первую брачную ночь. Степан, за которого ее выдали не по любви, тоже не питал к ней сердечных чувств.
Он женился потому, что пришло время, как говорили тогда на Москве, а еще потому, что у красивой и справной невесты должны были родиться здоровые дети.
Их родители сговорились о браке, не спросив мнения молодых. Родители Натальи были рады, что смогли пристроить дочь в хорошую семью, родители Степана — что у них появилась помощница, на которую можно переложить часть домашних хлопот.
Слияние их тел не доставило Анфимьевне радости. Разгоряченный жених делал все, чтобы показать на ложе мужскую силу, и не помышлял о ласке. Что чувствовала при этом Наталья, его не заботило. Дав выход семени, он отвернулся от молодой жены и вскоре захрапел.
Наутро, выйдя во двор, она узрела двух сенных девушек, развешивавших на воротах простыню с пятнами ее крови. При виде их Наталья залилась краской смущения, и подоспевшая к ней мать Степана тут же обвинила ее в скудоумии.
По мнению свекрови, то, чего стеснялась невестка, должно было стать предметом ее гордости. Наталье же казалось, что на воротах висит не простыня, а ее душа, смятая и изгвозданная минувшей ночью.
Вскоре в гости к кумовьям пожаловали родители новобрачной. Свекор и свекровь пригласили их к столу, не забыв перед этим показать гостям простыню. Удовлетворенные зрелищем кумовья сели праздновать брачный союз, как праздновали бы принесшую прибыль купеческую сделку…
Нельзя сказать, что Наталья не пыталась полюбить своего
Но все было тщетно. Степан отнюдь не горел желанием прислушиваться к потребностям своей половины. Нежность была чужда его природе. Ему вполне хватало телесной близости с Натальей, и душевные томления супруги были для Степана тайной за семью печатями.
Не удивительно, что супружеский долг он исполнял механически, словно плотник, строгающий доску, или пахарь, идущий за плугом.
Отчаявшись дождаться от мужа ласки, молодая жена попыталась втолковать ему, чего жаждет ее тело. Вопреки ожиданиям, Степан охотно выслушал Наталью и даже согласился пойти ей навстречу…
Однако ближайшей ночью все повторилось вновь. Как человек, лишенный музыкального слуха, не способен овладеть игрой на гуслях, так и Степан не смог освоить науку ублажения женской плоти.
Все, до чего он додумался в порыве угодить супруге, — это щекотание стоп, чего Наталья сызмальства не выносила. После той ночи между ней и мужем пролегла черта отчуждения, кою она не пыталась преодолевать.
Нельзя сказать, что это огорчило Степана. Поглощенный купеческими заботами, он не придал значения холодности супруги, сочтя ее признаком благоразумия.
Иной раз Наталье даже казалось: муж доволен, что она, смирив плоть, больше не допекает его своими необузданными грезами. На брачном ложе у них все было по-прежнему, то есть, так, как нравилось Степану.
Устав от подобной жизни, она не раз спрашивала совета у подруг, но те лишь глядели на нее, как на безумную. Степан, с его рассудительностью и умением добывать деньги, казался им завидным мужем.
Телесную же неудовлетвлетворенность Натальи они относили на счет ее избалованности и неумения довольствоваться тем, что есть.
«Что тебе от него еще надо? — с возмущением твердили они. — Не изменяет, не пьянствует, руку не поднимает! Другие мужья вовсе ни на что не годны, а твой всегда в силе!»
Может, она бы и смирилась со своей судьбой, если бы Господь послал ей детей. Но за два года жизни со Степаном она так и не понесла. Это не на шутку беспокоило свекровь, вознамерившуюся любой ценой добиться от невестки рождения внуков.
В те времена в неплодии супружеской пары виновной всегда считалась женщина, на нее же возлагали вину за рождение больного или ущербного ребенка.
Трудности с зачатием объясняли проявлением порчи, сглаза или же какого-то греха предков, павшего тяжкой ношей на потомков.
Не мудрено, что мать Степана принялась возить Наталью на вычитку грехов по святым местам, а заодно и по знахарям, поившим ее тошнотворными отварами каких-то горьких трав.
Но ни зелья, ни молитвенные бдения не могли отверзнуть утробу юной красавицы. Все чаще то в спину ей, то в лицо звучало обидное слово «пустоцвет».