Иерарх. Повествование о Николае, архиепископе Мирликийском

Старшов Евгений

В Патарах стали поговаривать, что, видимо, не так уж обнищал Нимфан, коль сумел довольно путно выдать замуж засидевшуюся старшую дочь: не иначе, притворяется, хитрец, что денег нет… И у Нимфана стали даже появляться гости; хоть он и честно

говорил ухажерам, что он нищ, и выдал замуж дочь только чудом, один из купцов прямо сказал ему:

– Не знаю, нищ ты или скуп, но если ты дашь за свою среднюю дочь, сколько дал за старшую, я ее возьму.

Николай не знал об этом, но по наблюдениям догадывался, что женихи зачастили к Нимфану неспроста. Надо было вновь что-то делать. Дома он достал последние 5 ауреев, невесело подкинул их на ладони: на хороший пир их хватит, а вот насчет остального… Священник обошел свой небольшой дом – ничего подходящего, вроде бы… Но как же, золотое гранатовое яблоко, свадебный дар отца матери!.. Отдать его? Как можно, память… Но что это, как может слиток золота усилить или ослабить память и любовь к почившим родителям – и не лучше ль почтить их память делом Богоугодным? Какой бес смущает душу? А Нимфану опять есть, может, нечего, эдак он подумает-подумает, да и опять за старое возьмется!.. Нет, этого допустить нельзя. Патарским христианам он пастырь, но и язычникам не волком обернется он; пусть же катится золотое гранатовое яблоко средней сестре на счастье, и пять золотых впридачу. Дальше –

Бог устроит.

И Бог устроил. Утром Нимфан, найдя золото – и притом настоящее – в слезах восславил неведомого доброго гения, и в тот же день просватал вторую дочь за купца – сначала появилось у девушки железное колечко в знак обручения, а потом и свадьба состоялась. Однако через день после нее Нимфан еле дошел до дому – так он был избит. Младшей дочери своей он, горько смеясь, сказал:

– Не знаю, кто да за что. Считают, видно, за богача, попытались посчитать дырки в моем кошеле, – но при этом умолчал, что побили его люди – помощники римского губернатора, которому он недавно, таясь от двух дочерей своих, вновь от безысходности пообещал среднюю. «Кронид меня отругал, Клавдий приказал избить… Третий, верно, совсем убьет…ну да мне же легче», – раздумывал он месяц спустя, горюя вдвоем с младшей дочерью. Одно время он надеялся, что неведомое счастье улыбнется и третьей дочери – но более золота не появлялось; замужние дочери тоже могли мало чем помочь – стражник был беден, подкармливал, когда мог; купец же уехал с молодой женой в Феллос. Младшая дочь стыдилась показаться на улице – в такое разорение пришло ее рубище, что голое тело в нескольких местах светило сквозь дыры, как улитка из раковины. В доме второй день не было еды.

Конец ознакомительного фрагмента.