«Вот когда ещё мы знали электричество», – подумал я и головой легонько покрутил, чтобы прикинуть, как устрою жизнь на сегодня.
А на концерте в Вятке получил я среди множества записок три очень хорошие. Одна такая: «Игорь Миронович! У меня папа – еврей, а мама – русская. Утром хочется в Израиль, а вечером – водки. Что делать?» А вторая – доверительная: «Дорогой Игорь Миронович, я готовлюсь стать матерью. Посоветуйте, как научить ребёнка вовремя и к месту пользоваться ненормативной лексикой». А третью написал интеллигент, разгневанный моими вольными стишками: «Таких евреев, как Вы, не было, нет и не надо!»
Ещё другие навестил я города. Но в памяти всё время выплывала Магнитка. Верно посоветовал когда-то Хармс: не надо ездить слишком далеко, а то увидишь там такое, что потом никак не забудешь. Я вдруг принимался думать, что могли бы возле памятника этого рассказывать экскурсоводы, – выходил кошмар кромешный. И наверняка ведь надо было помянуть самое подлое преступление советской власти, на которое без личного распоряжения отца народов наверняка никто бы не осмелился. Нельзя было не помянуть судьбу солдат, искалеченных в мясорубке Великой Отечественной. После войны во множестве городов появились безногие нищие. На деревянных, кое-как сколоченных платформах (и четыре шарикоподшипника) они отталкивались от земли двумя деревянными чурбаками с ручками («утюгами»). Более всего их было много на вокзалах и рынках. Днём они просили милостыню, к ночи исчезали кто куда, постоянного крова у большинства из них не было, и близких – тоже. И однажды все они исчезли. Сразу. Одновременно из всех городов империи. Случилось это в самом конце сороковых (возможно – в начале пятидесятого). Это была столь же слаженная акция, как чуть раньше – массовое выселение народов, объявленных пособниками немцев. Осуществили её милиция и чекисты. Инвалидов увозили в зэковских вагонах, и оказались они в дальних, наглухо закрытых специнтернатах. Очень они портили собой вид советских городов, напоминая о цене победы. А их было много, очень много тысяч. И по мановению верховной руки они мгновенно канули куда-то. В этом, по сути, тюремном заключении они, конечно, очень быстро умирали – от обиды, от недоедания, от безвыходности и отчаяния. В девяностые лишь годы появились скупые свидетельства: один из таких интернатов был на острове Валаам – пригодились разорённые монастыри. Смутно упоминались Соловки и Сахалин, далёкие окраины нескольких городов. Так империя воздала благодарность своим калекам, вернувшимся с войны за Родину. И снова воцарилась тишина. И нет даже кладбищ с именами. При задержании отбирали у них паспорта и солдатские книжки, так что где-то есть архивы, очевидно, и когда-нибудь это забвение прервётся. Хочется так думать, что прервётся.
Меня часто спрашивают (и на концертах, и по возвращении), что я думаю о сегодняшней России. Прежде всего, мне кажется, вожди российские напрасно печалятся, что нет у населения страны какой-нибудь идеи – общей, и глубокой, и одушевляющей. На самом деле она есть, общероссийская национальная идея. Явная и очевидная, она проста и лаконична:
выжить. Пережить с как можно меньшими потерями всё, что вокруг творится, и детей от пакостных соблазнов уберечь. А потому здесь каждый в меру способностей утоляет свои потребности, кладя с прибором на державный беспредел.
Что же касается общественной апатии, повальной и повсеместной, то, по-моему, устали очень люди от надежд, недавно вспыхнувших, но обернувшихся враньём и разложением, и инстинктивно затаились. Один мой знакомый предложил такую партию создать, что все в неё запишутся, она бы всех устроила одним своим названием: Российская Совестная Партия Замедленной Демократии. А сокращённо – РСПЗД.
Клуб мудрозвонов
* * *
Мудрец Зоил назло годамдобро и грех легко мешал:искал повсюду падших дами их посильно утешал.
* * *
В любой душе, учил Зенон,большая сила есть телесная:зайдя однажды в Парфенон,он пукнул так, что крыша треснула.
* * *
Кошмарно жил мудрец Полибийна фоне прочих мудрецов:его жена, подобно рыбе,несла икру от всех самцов.
* * *
Про всех филологов совместноКатулл язвительно изрёк:им только мёртвых интересновдоль изучать и поперёк.
* * *
Любил сказать поэт Овидий,делясь умом с любым желающим:когда ты сам не в лучшем виде —не прискребайся к окружающим.
* * *
Он был мудрец, еврей Шамай,и мастер в тонкостях копаться,он говорил: наступит май,и все потянутся ебаться.
* * *
Мудрейший цадик Элиягулюбил на рюмку приглашениеи чтил божественной ту влагу,в которой скрыто утешение.
* * *
Была Елена не блудница,а за свои права борец,с ней тесной близостью гордитьсялюбой афинский мог мудрец.
* * *
Жил одиноко Поликрат,он был уродлив, искалечен,но свой любовный аппаратна всякий случай мыл под вечер.
* * *
Слова Гиллеля разум точат,они с души сдирают путы:«Еврей, который выпить хочет,не должен медлить ни минуты».
* * *
Слова Лукиана едва листудентам диктуют в тетради:«Увы, но сегодня моралинас учат отпетые бляди».
* * *
Учитель логики Лисиппне знал, куда себя девать:от пьянства бедный так осип,что перестал преподавать.
* * *
Один поверхностный мыслительмудрей и чище стать решил,укрылся в тайную обитель,и там беднягу съели вши.
* * *
В родной деревне Гидеонбыл нелюбим весьма нешуточно:он изобрёл аккордеони упражнялся круглосуточно.
* * *
Так часто в Греции случалось,а началось – на Эмпедокле:ему Горгона повстречалась,и вмиг его штаны подмокли.
* * *
Сказал философ Гермогендля всех веков литую фразу:«Когда в роду хороший ген,по детям это видно сразу».
* * *
Печально мудрый Иегудаписал ночами при луне:«Когда жена твоя – паскуда,то детям нужен ты вдвойне».
* * *
Наставник юных Апеллесучил детишек верить в чудо:решив летать, на пальму влези насмерть ёбнулся оттуда.
* * *
Большой философ Парменидбезвестен был и огорчался,но стал немедля знаменит,как на чужой жене скончался.
* * *
Сказал философ Йохананученикам однажды днём:«Купил себе вчера дивани глубже думать стал на нём».
* * *
Уставши жить, Алкивиадписьмо – «Прощай!» – послал подруге,потом к вину подсыпал яди чашу эту дал супруге.
* * *
У Лао-Цзы была идея,в чём корень бедствий всех веков:«У мудреца и у злодея —равно число учеников».
* * *
Бесстрашный Гелиогабалвеликий был завоеватель,но столько дев переебал,что славен кличкой – Покрыватель.
* * *
Сошёл с ума учитель Фидий:орал с утра, что он – химера,а днём, шепча, что он – Овидий,читал отрывки из Гомера.
* * *
Легко пророчествовал Ездраи понимался без труда,он говорил: «Поглотит безднатого, кто свалится туда».
* * *
Все в Риме знали имя Секста,слыл этот нищий мудрецоми знатоком загадок секса,поскольку был с одним яйцом.
* * *
О личных судьбах Фукидидгадал по катышкам дерьмаи всех учил: «Душе вредитсуществование ума».
* * *
В любом случающемся местепророк Иона целый деньвещал толпе, что, кроме чести,всё остальное – хуетень.
* * *
Был рабби Зуся знаменит,но жил, не слазя с чердака,он говорил: «Меня тошнит,когда я вижу мудака».
* * *
Бродячий цадик Соломонбеспечный дух ценил в еврее:«Да, остолоп и охламон,а хитрожопых он мудрее».
* * *
Всех наставлял мудрец Рамбам,что жить обдуманно – удобней:«Узнавши волка по зубам,не убеждайся в том подробней».
* * *
О людях рав Абарбанельсудил тепло и беспечально:«Все те, кто вышел на панель,там оказались не случайно».
* * *
Был толкователь мудрый Рашии знал, какой надел хомут,он говорил: «Не евши каши —откуда силы на Талмуд?»
* * *
Рав Нахман даже в недозрелостинашёл источник утешения:«Имей мы больше сил и смелости,крупней бы стали прегрешения».
* * *
Учитель танцев Архилохво всех досадах и обидахутешить мог: «На каждый вдох,пока ты жив, найдётся выдох».
* * *
Большой мудрец был цадик Енох,таких, как он, сочтёшь на пальцах,а он учил: «Судьба не в генах,она в уме, душе и яйцах».
* * *
А вот во Франции намеднивластитель дум Луи Прюдомпонёс в кафе такие бредни,что переехал жить в дурдом.
* * *
Был вольнодумцем рав Эфраим,учил он странно и причудливо:«Не обольщайтесь Божьим раем,там жарко, скучно и занудливо».
* * *
Послали боги Сосипатрубольшого дара благодать:он мог бы даже Клеопатрудо полусмерти заебать.
* * *
В идеях жизни вор Менашебыл честен, чист и неподделен:«Я говорю: что наше – наше,а то, что ваше, мы поделим».
* * *
Учитель хедера Евсевийлюбил мотив печали: «Дети,я тут забочусь о посеве,но что взойдёт – не я в ответе».
* * *
Асклепий всех лечил отменно,к нему толпились на приём,хоть он больного непременнопредупреждал: «Мы все умрём».
* * *
На2хум был мудрец, а не пророк,но прогнозы делал без труда:«Ежели кому приходит срок,тут уже не деться никуда».
* * *
Рав Лурия всегда зимой,хотя был чист, как ангел Божий,но из гостей идя домой,чужую шубу брал в прихожей.
* * *
В Египте жрец Эхнадрионпостиг начало всех начали стал настолько умудрён,что только пукал и молчал.
* * *
Весьма известный грек Эвтебийсказал, надрезав ананас:«А я боюсь, что и на небене меньше блядства, чем у нас».
* * *
Сказал в субботу цадик Эзра:«Не в силах только недоумкипонять, насколько бесполезносопротивленье зову рюмки».
* * *
«Да, я монах, – сказал Дато, —и служит святость мне наградою,но в райских кущах я затонемало девственниц порадую».
* * *
Болтал везде провидец Урия:«Мы для утех в раю дозреем,от мусульман любая гуриясбежать мечтает в рай к евреям».
* * *
У
злой пророчицы Эсфиризлой дух витал в её обители,он подпилил полы в сортире,и с ней простились посетители.
* * *
Смущая души, цадик Шайябыл возмутителем спокойствия:«Грех, – говорил он, – жить, лишаясебя игры и удовольствия».
* * *
К монаху Савлу много летбесплодных жён везли немерено:он тайный знал такой секрет,что баба делалась беременна.
* * *
Лишь осуждать, ругать и хаятьпророк Балам решался смело,он говорил: «Рождённый лаятьмурлыкать будет неумело».
* * *
Любил напомнить рав Барухо нашей памяти богатстве:«Тряхни любую из старух —и получай роман о блядстве».
* * *
Великий грек Аристофанворчал, когда бывал не в духе:«Изобрели бы целлофан,чтоб на еду не срали мухи!»
* * *
Во вздохе рава Гамлиэля —о людях явная забота:«Увы, рабочая неделядлинней, чем краткая суббота».
* * *
Философ мусульманства Мохамед,усердно помолясь в конце недели,тайком носил выгуливать предмет,ценимый католичками в борделе.
* * *
Философ йоги Радж Нисахтак толковал мужскую честь:«Мы можем быть в любых трусах,когда внутри в них что-то есть».
* * *
Вся горечь мыслей Парменидас его бедой семейной вяжется:«Весной почти любая гнидароскошной бабочкою кажется».
* * *
Наставник мудрых Кришнапутралюдей учил, чтоб жить помочь:«Не спи, когда настало утро,ложись, когда наступит ночь».
* * *
Повесой римским был Петроний,но ярких мыслей лил напиток:«Кто слишком плачет об уроне,тому не светит и прибыток».
* * *
Хранил в сужденьях постоянствоучёный перс Абу Мазьян,он утверждал, что христианствоявилось в мир от обезьян.
* * *
Учил святой Пантелеймон,что если будешь суетиться,то вмиг рогатый охламонтебя скогтит, как рыбу – птица.
* * *
Был очень добрым рав Леви,а изъяснялся крайне скупо:«Когда горит пожар любви,его гасить – и грех, и глупо».
* * *
Узнал рав Зак, пойдя к врачу,что в нём беда засела прочно.«Конечно, к Богу я хочу, —подумал рав, – но ведь не срочно».
* * *
Был цадик Залман эрудит,его слова – мой гордый вымпел,он говорил: «Кому вредит,если еврей немного выпил?»
* * *
А старец Мойше был зануда,бубнил – как соль на раны сыпал,но врач терпел его, покудасо стула в обморок не выпал.
* * *
Учил мой предок Авраам:«Пока здоров – греши и кайся,а влипнешь в лапы докторам —терпи, молчи, не трепыхайся».
* * *
Любил философ Сулеймансказать изысканно и сочно:«Когда вчистую пуст карман,то шевелиться надо срочно».
* * *
Философ Лунц был так отзывчив —для всех был ужин и ночлег,и так отменно переимчив,что думал мыслями коллег.
* * *
Патриций Ромул был герой,оплот незыблемости строя,его так мучил геморрой,что он сидел в Сенате стоя.
* * *
Сказал однажды Йонатан,гуляка, враль и полуночник:«Имей затык на свой фонтан,но береги его источник».
* * *
Седой мудрец Авталионбыл автор мысли очень точной:«Умело сваренный бульон —залог семейной жизни прочной».
* * *
Рассеян был философ Критий,и был постигнут он бедой:купая дочь свою в корыте,её он выплеснул с водой.
* * *
Мудрейший грек Аполлодорсказал в ответ на речь софиста:«Излить полезно чушь и вздор,яснеет ум, когда в нём чисто».
* * *
Большой мыслитель Феофилпри виде кладбищ волновался:он был, бедняга, некрофил,но сам себе не сознавался.
* * *
Пася орущих малолеток,друзьям печалился Федон:«Зачем, куда мне столько деток?Хоть изобрёл бы кто гондон!»
* * *
А римский консул Доминикс одними шлюхами общался —он был известен кражей книги никуда не приглашался.
* * *
Воспел философ Каллимахазы мыслительной науки:«Чрезмерный умственный замахродит обычно только пуки».
* * *
Поэт-философ Гесиоджил безалаберно и шумно,был в частной жизни идиот,а сочинял на редкость умно.
* * *
На ухо юному соседушепнул однажды врач Фаллопий,что в философскую беседуне стоит лезть от зуда в жопе.
* * *
Сказал купцу поэт Гораций —тот уплывал за пять морей:«Тебе для тонких махинацийне грек бы нужен, а еврей».
* * *
Лорд Нельсон гулял по курорту,шепча: «Меня, Боже, прости,но девки по правому бортусигналят налево грести!»
* * *
«Увы, – промолвил Марк Аврелий,перед любовным стоя ложем, —на что способны мы в апреле,то в ноябре уже не можем».
* * *
Пророк Нехемия когда-тосвёл утешительный баланс:«Начало бед – рожденья дата,а дата смерти – новый шанс».
Случайный разговор
В тот день я приехал в аэропорт, почти опаздывая, но успел купить две бутылки, да ещё осталось время выпить кофе. Мне приветливо махал рукой и улыбался какой-то средних лет потёрханный незнакомый еврей, и было бы неудобным не присесть к его столику.
– Лет десять назад вы подписывали мне книгу в Хайфе, помните меня, наверно? – спросил он чуть нагловатым от смущения тоном.
В год у меня случается с десяток выступлений в разных городах, и на каждом я надписываю несколько десятков книг – как же я мог его не помнить?
– Конечно, – ответил я.
– Стакан у меня есть, будете? – спросил он, вытягивая из портфеля крепко уже початую бутылку виски. Я благодарно поднял брови. Мы беззвучно чокнулись пластиковыми стаканами за всё хорошее. Он тут же плеснул добавку. Лысоватый, замечательно блудливое лицо.
– Я тоже в Минск лечу, – сказал он жизнерадостно.
Из аэропорта Бен-Гурион летят самолёты во множество стран и городов, но я действительно собрался в Минск и потому невольно засмеялся. По второй мы выпили за удачный полёт.
– Давно я не был в Белоруссии, – задумчиво сказал попутчик. – Наверно, года полтора уже. Мне всегда не везёт, когда туда еду, что туда, что обратно. Как-то перевес у меня был на много килограмм, чуть ли не сотню баксов надо было доплатить, так я их еле уболтал, чтобы разрешили без доплаты. А как-то деньги вёз – немного, тысяч десять, так в Белоруссии таможенник меня минут сорок мурыжил: я, говорит, вижу тебя насквозь, ты где-то деньги спрятал, почему не пишешь декларацию? Так еле я его уговорил, что нету ничего, уже он было шмон собрался учинять. А как-то раз курю я в минском аэропорту в неположенном месте, а менты мне говорят: пошли-ка, парень, протокол оформим. А у меня деньги заначены, и знаю, что найдут – отнимут. Еле-еле я от них отговорился. А ещё я прилетаю как-то в Минск, и три бутылки в чемодане у меня, по литру каждая. Так они мне чемодан своим рентгеном просветили, прямо из толпы меня выдернули, вот ведь суки зоркие. А можно только один литр, уж не знаю, как сейчас. Так две литрухи им пришлось оставить.
– А вы ни разу не пробовали, – вежливо спросил я, заранее грустя о своей второй бутылке, – так поехать, чтобы всё по закону?
Он дико на меня посмотрел и машинально плеснул нам по глотку. Такая мысль ни разу ему в голову не приходила, и поэтому мы выпили без тоста. Каждый думал о своём. А тут как раз объявили посадку (до сих пор чуть напрягаюсь, когда слышу или пишу это слово). В Минске он ко мне не подошёл – наверно, каждый раз волнуясь по приезде в Белоруссию.
А я, уже в гостиницу едучи, угрюмо думал, что неправильно веду себя в последние годы, я ведь очень мало записываю, а такие благодатные разговоры приключаются в дороге сплошь и рядом. Почему же я даю им улетучиться из памяти? И сам себе всё очень просто объяснил: я уже давно довольно обнаружил с радостью и удивлением, что гастроли – это замечательно уютный и надёжный вид одиночества. Хотя всё время я на людях и меня встречают, опекают, провожают, я готовно отвечаю на вопросы и легко поддерживаю лёгкий разговор. Веду вполне публичное существование, контактен, и приветлив, и отзывчив. Только это чисто внешнее и машинальное общение. Я всё время нахожусь в невидимом коконе, я думаю, о чём-то вспоминаю или просто в тихой внутренней отключке нахожусь. Хотя наружно – светлый и типичный образ кочевого фраера. Как такое происходит, я не смог бы объяснить связно и достоверно, только это именно так. Меня куда-то водят выпивать и закусывать, я честно исполняю ожидаемую роль застольного балагура, но всё время сам, один, внутри себя. Поэтому, возможно, я почти не помню, как эти гастроли проходили, где я был и даже (что порой обидно) забываю, что я видел в этих городах, мелькающих с неуловимой скоростью. Из этого блаженного (блажного?) состояния меня выводят только те случайные разговоры (фразы или случаи), которые мне хочется запомнить, и я порой записываю их. Коряво, наспех, в нескольких отрывочных словах. Эти блокнотные каракули я сам не в силах разобрать, когда я возвращаюсь, но сижу над ними и в конце концов припоминаю. Далеко не всё, но многое. А записав их аккуратно и разборчиво, я думаю с тоской, куда теперь их подевать. Поскольку прозу не пишу, и как бы ни к чему эти забавные случайные обрывки. Поэтому я здесь решил собрать их вместе без какой-нибудь системы и порядка. Так: услышал, удивился, записал. Осколки жизни кочевой.
Начать, конечно, следует с Москвы. Мы как-то с Татой побрели в один обильный магазин, поскольку вечером предвиделась большая пьянка. Мы всё необходимое нашли и закупили (до сих пор я удивляюсь вежливости и радушию, осенившим нынешних продавцов), и я с двумя большими сумками пошёл наружу покурить, а Тата ещё что-то там смотрела.
– Извините, вы не Губерман? – ко мне обращался очень-очень невысокий плотный старичок моих примерно лет. Смотри-ка, и фамилию назвал. Обычно имя и фамилию не помнят и негромко задушевно говорят: «Ведь это вы и есть тот самый?» Я послушно соглашаюсь: да, тот самый. За уличным такого рода узнаванием обычно следует просьба об автографе или интимное воспоминание, что видел как-то раз по телевизору – с оттенком гордости, что память хоть куда.
– Читал ваши стихи, – медлительно сказал старик, – в них есть о чём подумать думающим людям.
Я молчал, докуривая сигарету.
– Я сам чекист, – журчал старик, – а вы, читал я, с нашим братом вдоволь пообщались. Я большим подразделением командовал, тяжёлая была работа…
Он полез в карман и показал мне какое-то красное удостоверение – то ли ветерана, то ли сохранившееся с тех прекрасных лет, когда он вынимал его уверенно и властно. Я подумал, что, скорей всего, он управлял огромной сворой топтунов.