Иерусалимский покер
Шрифт:
Он стоял в дверях. Новое солнце тронуло купола, шпили и минареты золотым перстом. По лицу Джо текли слезы, у него не прервалось дыхание, он не в силах был говорить.
Да, маленькая Тереза, да, моя маленькая, моя измученная. Конечно, я тебя прощаю.
Его словами, Джо? Пожалуйста! Я уйду, и ты больше меня никогда не увидишь. В Его городе? Пожалуйста!
Джо кивнул. Это были не его слова, но он все равно произнес их, потому что больше никто не мог произнести этих исцеляющих слов. И вот он, глядя в пол, прошептал то, что Христос сказал женщине в доме фарисейском.
Прощаются тебе грехи твои, вера твоя
Вскрик, почти безмолвный вскрик как ножом прорезал его всей болью Смирны. Джо поднял глаза и посмотрел на койку. Тереза сидела, протянув перед собой руки, не отрывала от них взгляда и молча кричала.
Джо тоже смотрел. На ее ладонях появились отверстые Христовы раны, сочащиеся кровью.
Джо поднялся со стены и беспокойно заходил по комнате.
Я не знаю, сколько я так простоял, Каир. Казалось, что вечно. И она тоже не шевелилась. Она сидела на кровати голая, с нее упали простыни, и смотрела на свои ладони, глядя, как появляются раны, как течет кровь, мы оба смотрели, не в силах поверить. Я даже не помню, произнесли ли мы после этого хоть слово, и не помню, как и почему я потащил ее к отцу Зенону, но я это сделал.
Она была потрясена, но и я был не лучше. Отец Зенон перевязал ее, положил на кровать и молился подле нее весь день и всю ночь. Он просил меня никому не говорить об этом, и я, конечно, молчал, мы оба притворялись, что это все просто так, ничего не значит.
Но это было не просто так, Каир. Не просто так. Через несколько дней раны исчезли, но спустя месяц вновь появились, снова исчезли на месяц и теперь появляются все так же. С тех самых пор, как мы занимались здесь любовью, – появляются в течение десяти лет.
Что говорит отец Зенон?
Что он исповедует ее и что я не должен никому рассказывать о ее стигматах. Она никуда не выходит, просто не хочет выходить. У нее где-то внизу есть комната, я не знаю где, и она почти не выходит оттуда, а когда раны вновь появляются, она от всех затворяется, даже от отца Зенона. Я доверяю ему и уважаю его. Никто лучше него о ней не позаботится.
Ты с ней встречаешься?
Никогда.
А хотел бы?
Не знаю. Я виделся с ней первые три-четыре месяца. Мне казалось, что она этого хочет, что ей это нужно. Мы мало что делали, даже почти не разговаривали, просто сидели по вечерам во внутреннем дворе. Но однажды отец Зенон пришел ко мне и сказал, что она не придет и лучше бы мне к ней вообще не приходить.
Он сказал почему?
Нет.
А ты спрашивал?
Нет.
Каир кивнул. Джо снова сел. Луна зашла, и купола, шпили и минареты Старого города постепенно исчезли в мягком звездном отблеске полуночи.
Знаешь, сказал Джо, я, наверное, недолго пробуду в игре.
Почему?
Как тебе сказать – ведь игра идет уже почти двенадцать лет, так? В декабре будет двенадцать.
Последний день декабря, сказал Каир. Ты сидел в той кофейне, и на душе у тебя было горько, потому что тебе всего несколько месяцев назад исполнилось двадцать два, а тебе было уже восемьдесят пять лет от роду, и тут вошел я вместе с Бонго, чтобы спрятаться от ветра, а потом появился Мунк со
Да. Ты знаешь, я тут, когда последний раз был на Акабе, поразмыслил. Думал, что, наверное, пришло время сняться с насиженного места. Думал, что вот последние двенадцать лет я говорил себе, что хочу того-то и того-то, а на самом деле, может быть, это совсем не то, что я хочу.
Джо широким жестом обвел рукой городские крыши.
Что мы знаем о том, что здесь происходит? Оно происходит, вот и все. Ты когда-нибудь слышал о Синайской библии?
Что это?
Ну, это вроде как подлинная, первая Библия. Она вроде была написана примерно три тысячи лет назад.
Каир улыбнулся.
Разве такое возможно?
Кто знает? Кто знает, что вообще возможно? Точно не я. Я всего-навсего сын бедного рыбака с Аранских островов, выглаженных ветром, голых, затерянных в глуши, таких бедных, что Господь даже не озаботился дать им хоть какую-то почву. Нам пришлось самим наносить вместо нее на скалы водоросли и навоз. Что ж, дело в том, что Синайская библия зарыта где-то здесь.
Откуда ты узнал о Синайской библии?
Ох, да я о ней слышал с тех самых пор, как приехал в Иерусалим. Это такая вещь, которая каждый раз меня поражает. И если искать доказательства, они всегда найдутся.
Джо рассмеялся.
Ох и наивен же был я, когда только приехал сюда. Я и правда верил, что эту Библию написал Хадж Гарун. Я слышал о ней и неправильно понял, и Хадж Гарун еще больше запутал меня, и вот я места себе не находил, все думал о ней. Ты знаешь, как Хадж Гарун любит называть то, когда у него в голове начинают путаться эпохи? История моей жизни.Это может быть и так, зависит от точки зрения. Это может быть так, а может быть и по-другому, ничего нельзя сказать наверняка. В конце концов, сколько он живет, столько это и длится, три тысячи лет или около того. Почему бы ему не называть Синайскую библию историей своей жизни?
Любопытное мнение, сказал Каир.
Да уж. И вот через какое-то время я узнал, что эту Библию действительно нашли в прошлом веке, догадываюсь, что на Синае, и поэтому-то она так и называется. Ее нашел какой-то монах-траппист, но это все, что я о нем знаю, и она, видимо, так разрушала все устои, что он ужаснулся и решил подделать ее, чтобы подделку затем нашли, а потом закопал настоящую Библию здесь, в Иерусалиме, в Священном городе, понимаешь? Что ж, он сделал это, и в прошлом веке подделку приобрел царь, а как раз в этом году большевики продали ее Британскому музею за сто тысяч фунтов. Хватит на полторы саги? Но настоящая – настоящая все еще здесь.
Где?
Прямо здесь, где-то в Армянском квартале. Спрятана в дыре в фундаменте одного здания.
И поэтому ты хотел жить здесь? Ты хотел быть к ней поближе? Хотел ее найти?
Да, хотел, очень хотел, но теперь я в этом не уверен. Я вовсе не уверен, что хочу узнать, что в ней написано. Увижу там что-нибудь между строк и испугаюсь, нет, я больше ни в чем не уверен. Может быть, лучше просто оставить ее в покое. Просто думать о ней как об истории жизни Хадж Гаруна и напоминать себе, что мне повезло быть другом этого человека почти тринадцать лет, и оставить все как есть. В егожизни загадок предостаточно, гораздо больше, чем мне под силу разгадать, так зачем продолжать?